Российское гуманистическое общество

Скептико-метафизический сценарий

В рамках этого сценария ставится задача совместить с проблемой генезиса и существования человека метафизические предположения относительно субстанциальных реальностей, идею актуализма, а также дать каталог метафизически возможных типов творческого порождения, сотворения человека, либо его несотворенности.

Скептическим он является потому, что каждая из существующих теорий человека и его генезиса ставится здесь под сомнение, но не отвергается в духе нигилистического скепсиса, а принимается как один из вероятных, но одновременно и недостаточных сценариев для объяснения происхождения человека и природы человеческой реальности.

Скепсис в данном случае является антискептическим в том смысле, что он подвергает сомнению всякую определенную точку зрения как единственную и исчерпывающую, за границей которой лежит как бы создаваемая ею бесконечная область «нет». Скепсис говорит этому «нет», создаваемому или предполагаемому всяким однозначным «да», свое собственное «нет» и предлагает вместо него не столько «нет», сколько открытое, позитивное и скептическое «а может быть?». Иначе говоря, он подвергает ревизии своего рода постфактумный нигилизм всякого «да», утверждения, которое обычно отрицает больше, чем утверждает, вынося, устраняя из сферы утверждения все, в него не вмещающееся.

В некоторых областях реальности и в ситуациях ее познания, возможно, самым надежным может быть принцип, который допустимо описать приблизительно в таких выражениях, как «здесь ничего нельзя знать заранее», «здесь все возможно», «почему бы и нет?» и т.п. «Заранее» здесь ничего нельзя знать потому, что это достаточно периферийные или, напротив, сверхглубинные, заповедные и одновременно неограниченные и предельные области реальности, в которых мы не были ранееи потому у нас нет ничего «заранее», кроме, с одной стороны, скепсиса, осмотрительности, любопытства и настороженности, реализма, готовности ко всему, что угодно, с другой — наших метафизических предположений, возникающих на основе ничем не обоснованных [337] метафизических вопрошаний, которые, собственно, и привели нас вместе со скепсисом и всем остальным сюда, где мы, повторю, как бы никогда ранее не были. Почему «как бы»? Потому что здесь, в данном случае в области вопрошаний о человеке, бывали уже многие: от древних греков до наших современников. Но все эти экспедиции, как кажется, никак не добудут и не принесут нам чего-то главного, «окончательного». Вновь и вновь звучащий вопрос: «Что такое человек?» — верный критерий каких-то «неудач», заставляющих нас начинать все снова, почти с нуля. Если мы, например, знаем, что вода — это Н₂0, то никаких вопросов метафизического характера относительно этой формулы ни у кого не возникает. Человек же, судя по всему, всегда-и-уже нечто большее, чем все существующие формулы, вместе взятые.

Сценарий, о котором речь ниже, оказывается метафизическим в силу введения в него предположений, не имеющих и не могущих иметь статуса научно обоснованных, хотя элементы самоочевидного в них неустранимы. Подобно тому, как в современной физике «хаос является исходным пунктом физического реализма» (Пригожий, Стенгерс), так и для метафизического сценария введение в него принципа «позитивного и конструктивного скептицизма» (Куртц) и метафизических предположений является исходным пунктом антропологического реализма.

Теперь об идее актуализма. Она вводится в качестве дополнительного аргумента в пользу скептико-метафизического сценария. Суть ее состоит в следующем. Поскольку одной из целей любой из антропологических теорий является объяснение не только происхождения, но и сути человека, все они решают не только вопросы генезиса, но и вопросы, так сказать, наличной, актуальной, имеющейся здесь и теперь человеческой реальности, или попросту говоря, действительного человека. Актуализм противостоит тому в генетических объяснениях, что ведет к редукции сущности, природы и самого человека к механизмам, факторам, исходным материалам и условиям его происхождения. Этот недостаток можно назвать ошибкой генетизма в объяснении человека. Кроме того, любое из существующих генетических, эволюционных натуралистически- социокультурных объяснений страдает не только рядом внутренних трудностей, противоречий и неясностей (что естественно для всякой научной теории), но и очевидным образом не вмещает, оставляет необъясненными многие реальные феномены и качества ужесуществующего человека.

Правду актуализма могут подкрепить и те внутренние человеческие состояния, которые мы можем констатировать и в какой-то степени описать, если не объяснить, с помощью гибкого и искреннего [338] использования феноменологического метода. Ему, я полагаю, доступна фиксация того, что ранее я называл ощущением и переживанием невместимости человека и его неотождествляемости, т.е. инстинктивное и естественное нежелание абсолютно, полностью и необратимо вместиться во что-то или в кого-то или таким же образом отождествиться с этим чем-то или кем-то.

Другой такой внутриличностной реальностью, свидетельствующей в пользу того, как важно для понимания нами самих себя исходить не только из происхождения или из должного, но именно из данного нам здесь и теперь, а, по существу, в каждое мгновение нашей жизни, — подобно телу, сердцу и разуму, — является реальность нередуцируемости, несводимости человека. Эта реальность дана нам как чувство, как переживание, как пожелание и протест, как воля и решимость не быть сведенным к чему-либо вне- или нечеловеческому. Неожиданно для себя я нашел союзника в этой убежденности в Джозефе Чумане (J. Chuman), руководителе «Этического культурного общества» графства Берген (США). В письме, опубликованном в журнале «Международные гуманистические новости» он, в частности, отмечает: «В узком смысле гуманизм — это философия жизни, которая отвергает супранатурализм, в то же время утверждая разум и стремление к достойной жизни для всех. Тем не менее, я давно убедился в том, что гуманизму доступны большие глубины. Он включает в себя высокую оценку нередуцируемости человека. Эта высокая оценка подтверждает, что в человеке имеется измерение, которое не может быть полностью объяснено в научных или редукционистских понятиях. Мы начинам прикасаться к этому различению, когда задаемся вопросами: “Зачем сохранять человеческую жизнь?”, “Зачем нам заботиться о будущих поколениях, которых мы не увидим при жизни и от которых мы не получим никакой пользы?” Если в ответ мы скажем нечто вроде того, что “нам нужно уважать и сохранять человеческое существо для того, чтобы обеспечить жизнеподдерживающий рост национального продукта”, то мы превращаем мужчин и женщин просто в придатки для осуществления утилитарных задач, а не в цели для самих себя. Это “ощущение человеческого” не поддается описанию. Пытаться исчерпать его значение с помощью слов или доктрин подобно попытке схватить ниспадающий водный поток стаканом, схватить его — значит утерять его» (InternationalHumanistNews, London, 1995. № 2. P. 11).

В противоположность генетизму исходной установкой актуализма является вот этот реально существующий человек. В некотором смысле здесь срабатывает правда тезиса Маркса о том, что ключ к анатомии обезьяны лежит в анатомии человека. Это означает, что, [339] возможно, легче объяснить обезьяну «из» человека, чем человека «из» обезьяны. Но нам нужно объяснить человека из человека. Актуализм имеет в виду реальность становящегося человека, усматривая в нем и реальное, и потенциальное, перспективное. С этой целью он стремится исходить из реалистического описания уже существующих человеческих качеств, полагая, что человек является не только творением нечеловеческого, но и «творением своей природы», а «человеческий телос является самосохранением рода и индивида» (Blau, Y. Toward a Difinition ofHumanism/ In: HumanistAlternative. P. 38).

Кроме научного изучения человека для опознания его природы и его целеполагания нужны метафизические предположения, которые опираются, с одной стороны, на феноменологическое или просто трезвое, реалистическое обнаружение и усмотрение в человеке определенных фундаментальных качеств, установок, а также проявлений в нем нечеловеческих реальностей, с другой — на его собственные метафизические вопрошания, которые являются выражением неотъемлемых потребностей, устремлений и даже качеств человека, которые позволяют строить некоторые вероятностно-объясняющие умозаключения. То есть метафизические вопрошания, или предположения, или мечта — такая же человеческая реальность, как голод или зубная боль. Иногда это метафизическое чувство бывает сильнее голода и любой физической боли, и тогда оно порождает метафизические утверждения, подобные вот такому, на мой взгляд, прекрасному и гуманному: «Два близких между собой желания, как два невидимых крыла, поднимают душу человеческую над остальной природой: желание бессмертия и желание правды или нравственного совершенства (Соловьев В. Собр. соч. в 10 т. 2-е изд., СПб., т. З. С. 305.).

Желание бессмертия, как и нравственного совершенства не выводят человека за рамки человеческого, несмотря на то, что некоторые совершают трансцензус, прыжок в веру и начинают признавать сверхъестественное, некоторые, напротив, впадают в полное безразличие, апатию или нигилизм в силу невозможности абсолютной реализации и достижения этого желания, тем самым подавляя, обессиливая в себе это метафизическое чувство, третьи начинают действовать, вступая на путь ''асимптотического» приближения, точнее созидания, а еще точнее самосозидания бессмертия и нравственного совершенства на основе реализма и нравственного вдохновения, скептицизма и благоговения перед жизнью, оптимизма и стоического осмысления античеловеческого и трагического в человеке.

Отсюда можно заключить, что из метафизического убеждения следует все, что угодно, поскольку оно вводит нас в область свободы [340] выбора, свободы созидания реальностей или иллюзии, свободы действия или бездействия, свободы разума или веры, свободы творчества и восхождения или свободы нисхождения в античеловечность.

Начнем с метафизически-реалистического различения в мире человека примет или качеств иных, нечеловеческих реальностей. Самым очевидным является естественность человека как природного, физико-химико-биологического существа. Несомненно присутствие в нем и социального. Таким же несомненным кажется и наличие психического в человеке, хотя его природа уже не столь несомненна, поскольку психическое, сознание, воображение, эмоции, волю и т.д. трудно назвать чем-то материальным и даже эпифеноменальным, то есть некоторым свойством материального или социального. Иногда внутренний мир человека, который чаще всего называют идеальным, сводят к субъективному образу объективной реальности, иногда к форме деятельности, точнее духовной деятельности, полагая, что от этого все становится понятным. Если же мы зададимся вопросом: соотносимы ли с человеком ничто и неизвестность? — то ответ чаще будет отрицательным, чем положительным. Между тем, их познание, а не только «фактическое» признание, видимо, возможно.

Если допустить, что человек является результатом какого-то творческого процесса не в мистическом смысле, как об этом говорит религиозный креационизм, а в реалистическом, имеющем в виду возникновение в естественном, социоматериальном процессе или акте новизны, несводимой ни к качествам, «свойствам» и «замыслу» «творца», ни к «материалу», с которым «работают» созидающие человека реальности, то идеальное как сознание, воображение, логическое мышление, внутренний мир и т.п. родственны не столько природе и обществу, сколько ничто, потому что Homo sapiens, если бы даже и захотел «возвратить» свой разум природе или обществу, едва ли они приняли бы его как когда-то им принадлежавшее, а если бы и захотели принять, то не смогли бы, поскольку ни природа, ни общество не обладают качествами идеальности. В самом деле, ничто, которое только условно (за неимением другого слова) можно назвать реальностью, существует, хотя и особым, не существующим для природы и общества образом.

Еще древние греки различали два вида ничто — ничто «пустое» или «чистое» как полное отрицание, абсолютное не существование и ничто как некая неопределенность, нечто уже или еще не существующее. В последнем смысле примером или образом ничто может быть будущая смерть, либо зарплата, которую человек уже потратил или еще не получил. То, что ничто — это особая существующая реальность, мы хорошо знаем психологически и эмоционально. Мы многообразно [341] можем переживать его: как тоску по прошлому или просто как разлуку, как страх и любопытство, как отсутствие чего-то и т.п. Однако приглядевшись внимательно к нашему внутреннему миру, составляющему неотъемлемую часть нас самих как человеческих существ, мы можем обнаружить не только наши психические реакции на ничто, лишь косвенно свидетельствующие о его реальности, но и сами эти реальности как часть нашего существа. Скажем, то же сознание. Как некая идеальность, оно есть уже проявление ничто. Сознание как чистое беспредметное сознание не существует, по крайней мере, оно принципиально неуловимо. В этом смысле оно существует как ничто. Но содержания сознания обретают (видимо, от его «ничтойности») некую двусмысленность: с одной стороны, они есть, с другой — нет. Грубо говоря, мы можем сказать, что зеркало отразило Солнце, но и как бы вместило, заключило его в себе, но можно сказать и то, что Солнца в этом зеркале нет, или что оно существует в нем в форме ничто. (Случай, наводящий на мысль о том, что между бытием (природой) и ничто имеется область частичного взаимопроникновения через процессы отражения вещей вещами.)

Еще более очевидны признаки реальностей ничто в сфере наших надежд, идеалов, ожиданий, фантазий, устремлений, то есть в той обширной области должного, в которой и которой мы реально живем, в которой проводим далеко не худшие мгновения и часы нашей внутренней, психической, эмоциональной, нравственной и многой другой жизни, которую никак нельзя назвать нереальной. Вместе с тем, ясно и то, что область должного по своему содержанию — либо область несуществующего в принципе, либо недостижимого здесь и теперь. И в этом смысле она — область ничто, хотя и весьма четкая, полная жизни, эффективная, в большей или меньшей мере ценностная и позитивная, если понимать под должным нравственно-истинно-прекрасно- справедливое должное.

Я склонен думать, что «ничтойная» компонента реальности человека выполняет весьма важные жизненные функции. Она обеспечивает возможность «бытия» всех форм духовной деятельности: от познания до эстетического творчества. Наше познание, умозрение, созерцание, воображение, фантазии и многое другое, судя по всему, обладают абсолютной степенью проницаемости и недеструктивности по отношению к природе, обществу и неизвестности. Я могу, например, мысленно совершать любые физические или политические действия без какого-либо ущерба для природы и общества и, вместе с тем, эффективно познавать их. Именно это качество лежит в основе нашего теоретического познания. Другой мощной сферой проявления ничто является свобода, которая сама по себе, как чистая свобода не обладает [342] никакими признаками материальности или социальности. То же самое можно сказать о совести человека, которой в чистом виде как бы нет, но которая «проявляется», как только человек нарушает моральные принципы, принимает безнравственное решение, совершает аморальный поступок. Таким образом, сфера небытия — весьма обширная и фундаментальная область человеческой реальности, и мы с достаточным на то основанием можем предположить, что, подобно природе и обществу, она участвовала филогенетически и участвует онтогенетически в рождении человека.

Не столь очевидна реальность неизвестности в человеке. Ее отличие от природы, ничто, человека, общества состоит в том, что это именно неизвестно; что это или кто это: ничто? природа? человек? общество? или что-то десятое? или что-то нулевое? Неизвестно и то, «что» или «кто» это неизвестное. Как кажется, о ней можно сказать меньше, чем о ничто. Но только с первого взгляда. Неизвестность «обступает» нас извне и изнутри, пожалуй, плотнее, чем все остальные реальности вместе взятые. Более того, она проявляет свойства, подобные Гидре греческой мифологии. Как только что-то неизвестное становится известным, у «гидры» неизвестности вырастает голов больше, чем было прежде. Возможно, это ее «месть» за наше неадекватное желание узнать неизвестное? Может быть, она хочет, чтобы мы познакомились и пообщались с ней как таковой, а вместо этого мы превращаем неизвестное в известное, полагая, что тем самым мы познаем неизвестность. Возможно, что ее «увеличение» как неизвестного по мере увеличения нашего знания является реакцией, способом самосохранения. И такая реакция со стороны неизвестности может быть вполне оправданной, если единственным, универсальным, всепоглощающим и захватывающим человека предметом всякого познания является неизвестность. В этом смысле мы словно одержимые всегда бьем в одну точку одним и тем же способом, тогда как, возможно, следует бить не в одну, а в две или в семь с половиной точек и совершенно иными способами, или вообще без оных.

Реальность неизвестности конституируют и де-факто признают и некоторые наши психические реакции на нее. В принципе, они биполярны, то есть совмещают в себе любопытство и страх, притяжение и отталкивание, надежды и тревоги... Более очевидные признаки реальности неизвестности в нас — это скепсис, колебание, вопрошание, сомнение и сама область незнания, а также признак неопределенности, которая неотъемлема ни от нашего тела, ни от нашего сознания, и даже ничто в нас предстает в одеждах неизвестности. Когда я говорю: «не [343] знаю», или «это неизвестно что», то тем самым я подтверждаю реальность неизвестности.

Таким образом, и неизвестность, коль скоро она «бытует» во внутреннем мире человека, может быть признана одной из порождающих нас субстанций. Но и извне она приходится повивальной бабкой любого из человеческих существ.

Причина, по которой реальности ничто и неизвестности почти полностью исключаются из любого соционатуралистического сценария, кажется понятной. С ничто и неизвестностью трудно иметь дело обычным рациональным, объективным и научным методом. Они легче даются психологическим, философским, точнее, метафизическим способам осмысления.

Некая фундаментальная ошибка традиционного познания и знаниевого отношения к действительности как плюральному множеству реальностей состоит в том, что неизвестность признается не как особая реальность, а как трудность познания, еще-не-знание или еще-не-познанное. С самого начала мы отказываемся познать ее не деструктивным или «не отпугивающим» ее образом. Ведь, скажем, для того, чтобы познать, ощутить и пережить темноту, не нужно освещать ее фонарем или прожектором. Опознание неизвестности — это тот процесс, которым занимается только психология и философия, да и то не очень активно.

Однако, как бы там ни было, в рамках метафизических предположений мы можем сказать, что нет никаких оснований отрицать возможность порождения человека не только репродуктивно, природным и социальным, но и небытием и неизвестностью, и, кроме того, признать, что акт или процесс возникновения, порождения или репродукции человека отвечает всем критериям творчества в зафиксированном выше смысле.

Все это можно изобразить графически таким образом:

1. Неизвестность
2. Ничто
3. Бытие (природа)
4. Общество
5. Человек [344]

Из рисунка следует, что четыре нечеловеческих и две человеческих (отец и мать) субстанциальных реальностей, «сходясь» воедино, совершают творческий акт, создавая человека как творение — открытую, самосозидающую реальность. Я даже позволил себе установить некую иерархию реальности, считая допустимым начать с неизвестности, «из» которой в ходе субстанциального творчества, возможно, все и начинается, т.е. ничто, природа, общество, и, наконец, человек — становящаяся, то есть потенциальная и, вместе с тем, действительная субстанциальная реальность. Такая картина происхождения и становления человека дает возможность сформулировать (хотя и довольно громоздкое) метафизическое описание человека.

Человек — это Homo creaturam creans, творящее творение, вероятнее всего, порождаемое неизвестностью, ничто, природой, обществом и индивидами и находящееся в процессе самосозидания, перехода творения в сотворение, означающее окончательный творческий разрыв человека с его творцами и превращение личности в завершенную субстанциальную реальность. Человек находится в отношениях равноправия, коммуникации и частичной интеграции с другими субстанциальными реальностями. В поле этого взаимодействия перед личностью открываются не четыре, а именно пять реальностей: личность (отец и мать как непосредственно порождающие и творящие ее индивиды, дети, друзья и другие личности), общество, природа, ничто и неизвестность.

Когда я говорю об участии человека (отца и матери) в творении человека, то указываю на парадокс этого творческого акта: человек здесь уже сотворен и еще продолжает твориться. Он творится себе подобными, а не только нечеловеческим. Это все еще продолжающееся творение с прогрессирующими элементами самотворения. Рост последних — предвестник трансформации творения в сотворение.

Скептико-метафизический сценарий находит свое дальнейшее позитивное развитие в гуманистическом проекте относительно субстанциального уровня бытия человека и его соответствующих плюралистических межсубстанциальных коммуникаций.