СДЕЛАЕМ ПЕРЕДЫШКУ И СНОВА ПОГОВОРИМ О Я

Достигнув этой пафосной точки, точки некоторого предела, мы должны слегка отдышаться и посмотреть, что мы сделали, в какой ситуации оказались.

Во-первых, мы начали движение к нашему Я издалека посредством «дискредитации» и «разоблачения» власти идей, потребностей, тела. Это было необходимо по многим причинам, но прежде всего для того, чтобы у нашего Я, у нас как личностей были развязаны руки в переговорах со всем остальным в нас с целью установления нового «внутричеловеческого» антропологического контракта. Речь, возможно, идет о самом главном, первоочередном и первостепенном – о наиболее благоприятных, конструктивных и плодотворных для человека отношениях между ним как личностью, имеющей определенные имманентные ей качества и соответствующие потребности их сохранения и развития, и всем остальным в человеке: от содержаний его внутреннего мира до элементарных физиологических потребностей.

«Развязав себе руки», наше Я не дулось и не ворчало, а пригласило всех «участников» человека за «стол переговоров», который обеспечил такое расстояние между «договаривающимися сторонами», которое достаточно комфортно и безопасно. Иначе говоря, была установлена психическая свобода, просвет (клиренс) или дистанция свободы между нашим Я и всем остальным нашим ближайшим окружением, нашей ближайшей действительностью как виртуальной (идеи, мировоззрения, идеологии, моральные нормы и т.д.), так и вполне материальной (тело, наша плоть). Выводы, которые напрашивались здесь в отношение поведения Я, были по большей части обыкновенны: рефлективность, скептичность, осмотрительность, критичность и разумность по отношению к идеям, словам, проповедям и призывам.

Не столь очевидно правило сохранения свободы в установлении должных отношений между нашим (по до конца не ясным причинам) драгоценным Я и идеями-потребностями-телом. Идея «дистанции свободы» может вызывать и вызывает у многих психологическое или даже моральное отталкивание, а то и страх – так далеко отпустить свои идеи, мировоззрение и тело, что потом не дозовешься и не соберешь их. Этот страх безотчетный. Легче вспыхнуть подозрению, что «дистанция свободы» «попахивает» эгоизмом, моральным релятивизмом или анархизмом, «безыдейностью», распущенностью, безответственностью, произволом и т.п. Но, как говорилось выше, эта процедура носит, во-первых, (психо) аналитический характер и отражает тот простой факт, что именно человеческое Я, личностное начало в человеке так или иначе признается (даже при минимуме рефлексивных усилий) средоточием подлинности, собственно человеческим в человеке. И наше Я – это отнюдь не какая-то пустая оболочка, которую нужно наполнить чем-то внешним или различного рода Я-концепциями.[1] Я вообще не предполагает никакого наполнения, возможно только его проявление, прояснение, осмысление и оценка.

Во-вторых, мы обсудили процедуры, которые необходимы для опознания нами самих себе, своего Я, если только дорога к нему в принципе отрыта уже в силу того, что это Я завоевало себе дистанцию свободы, свободы для клиренса, маневра и динамики, в том числе и свободы движения к себе.

Мы мало говорили о нашем Я. Оно действительно что-то такое, о чем можно говорить совсем немного, если не подменять его голос голосами витающих вокруг него идей или тела. Сознание как таковое безмолвствует. Сказать о себе оно может, если только обращено на самого себя, делая себя внутренним, «интроспективным» объектом (стараясь не попасть при этом в другую «комнату», ту, в которой «живет» Я). Или эпифеномически, когда сознание становится объектом изучения извне. Тогда его основным качеством становится «виртуальное пространство и время» человека, а главной функцией – быть безразмерной Вселенной человеческого Я, субъекта этой Вселенной, а также «разбегаться» во все стороны с целью поиска и захвата в себя всего внешнего: от тела человека до мега-уровня и элементарных частиц материальной Вселенной.

Сознание, конечно, пытается поместить, погрузить, вместить в себя и наше Я, которое обнаруживает себя в акте самосознания. Но может быть это неожиданное для сознания открытие Я и создает первую предпосылку невозможности сознания вместить Эго в себя. Представьте себе, что вы (сознание) идете в одну комнату (сознание идет к самому себе, как бы в свою комнату), а попадаете в другую (сознание идет к себе в акте самосознания, а фактически открывается дверь и из комнаты выходит нечто другое. Происходит короткий диалог. Я спрашивает:

«Вы к кому?»

«Как это к кому? Иду на встречу с собой. Хочу взглянуть на самого себя».

«Извините, но вы ошиблись адресом. Вы пришли ко мне, к своему Я. Но я должен поблагодарить вас за визит. Не приди вы ко мне, я бы не явил себя самому себе, да и вам тоже. Ваш «стук в дверь», вы сами помогли мне явить себя не только вам, сознанию и человеку, но и разбудили меня самого».

Продолжая сравнение, нужно сказать, что эта «комната» Я, точнее само оно как таковое оказывается устроено совсем не так, как мир сознания.[2] Более того, сознание «вдруг» почему-то понимает, что оно принадлежит этому Я, а не наоборот. Наоборот, значит быть безумным сознанием, настолько отвязанным и «с ума (фактически с Я) сошедшим», что о каком-то сознании и говорить-то уже не приходится. Здесь какая-то аннигиляция происходит. Ведь «сходя с ума» (фактически с вертикали Я), сознание растворяется, как туман. Его как бы и не было никогда.

Есть выражение: счастье – это когда тебя понимают. Но говорят и другое: когда тебя понимают до конца – это несчастье. До конца, конечно, никто никого не понимает, но мысль понятна. Человеку нужна какая-то своя собственная, заповедная территория не только на Земле или в космосе, но и в себе самом. Зачем – это особый разговор, но даже Я самого себя «до конца» не знает и не понимает.

Я – это заповедная территория человека. Отчасти, как бы странно это ни звучало, даже для самого себя. Даже Я не знает самого себя «до конца». И все потому, как предполагалось выше, что оно «сделано» из особого «материала» – из неизвестности.[3]

Как минимум неизвестность – это и все, и ничего, а возможно и не все, и не ничего. Про нее можно сказать все, что угодно, но она от всего отмолчится, более всего заботясь о том, чтобы оставаться собой – неизвестностью. Однако ум, сознание человека – вездесущи. Для них нет границ. Они, подобно лучам лазера «обшаривают» неопределенные области неизвестности, выхватывая какие-то ее черты, свойства, модификации и проявления, когда она приобретает конкретные выражения.

Одним из них является наше Я. Именно потому, что оно – вполне конкретный случай «воплощения» неизвестности, мы и могли о нем говорить так много. Более того, до сих пор мы говорили о человеческом Я (даже Я в человеке) как о чем-то самоочевидном. Но эта самоочевидность все-таки «обосновывалась» апелляцией к «чувству» или «переживанию» человеком своей индивидуальности, переживанию себя как личности.

Самым простым доказательством нашей «яйности» можно считать проявления многообразных защитных реакций, когда мы ощущаем психологические, моральные, интеллектуальные и физические угрозы, проще говоря, когда нам наносят или могут нанести психологический ущерб, называя нас, скажем, психами, моральный – унижая нас морально, интеллектуальный – «держа за дурака», физический – причиняя вред нашему телу или здоровью. Даже легкое столкновение с прохожим порождает ситуацию, когда возникает потребность либо в извинении, либо в требовании извиниться.

Но все это – лишь подходы к человеческому Я, его проявления, но не явление его самого как такового.

В отличие от тела Я никогда не знало пеленок. Оно либо «спит», либо проявляется. Способы проявления Я бесконечно разнообразны, конкретны и контекстуальны. «Уровни» проявления Я также разнообразны. Оно может заявить о себе на уровне эмоции, когда, скажем, наше поведение одобряют либо порицают. На уровне физического движения, когда мы, двигаясь в толпе, инстинктивно держим дистанцию между людьми, стараясь не задеть их.[4] Однако наиболее эффективным способом, каким мы можем заставить или помочь Я проявиться, следует признать самопознание, точнее – опознание Я сознанием, которое, как говорилось, подобно лучу света, освещает наше Я с разных сторон, пытаясь осмыслить это нечто для самого этого нечто. В этом случае Я с помощью сознания стремится явить себе себя.

Каковы же черты этого неуловимого Я? Некоторые из них мы уже назвали, указывая на чувства индивидуальности и неповторимости, переживаемые и иногда фиксируемые человеком в сознании. Это и ощущение несводимости человека ни к отцу, ни к матери, ни к детям и внукам, ни тем более к объективной действительности.

Существенно индивидуализирует, помогает человеку почувствовать свое Я знание человеком своей смертности, особенно приближение самой смерти, означающей обычно конец человеческому существу. Даже религиозно верующие боятся смерти, как потери своей души в момент «абсолютной богооставленности» (Н. Бердяев). Значение смерти для пробуждения и особенно яркого и властного явления Я в человеке хорошо описано в художественной литературе.[5]

Также хорошо известно ощущение невместимости человека в мир, т.е. переживание им такой своей особости, которая не дает индивиду полностью нивелировать себя перед лицом окружающей его среды. Здесь также будет уместно вспомнить надпись на могиле Г.С. Сковороды: «Мир ловил меня, но не поймал», или на слова, выбитые на надгробии Мартина Лютера Кинга: «Наконец-то свободен, наконец-то свободен, хвала всемогущему Господу, я наконец-то свободен».

С чего бы это говорить о свободе, когда человек умер? Возможно потому, что даже смерть не властна над нашим Я (душой, по религиозной терминологии)? Так высоко ценилась и ценится человеком это его «тайное» Я. 

«Тайна» личного существования притягивала и будет притягивать не только философов, богословов, поэтов и художников, но и многих обыкновенных людей. И если есть тайна, естественная таинственность бытия, то тем более есть тайна человека как личность, как неповторимого Я.

 Что еще можно добавить к признакам личного существования, к приметам того, что мы называем Я?

Во-первых, – это самотождественность и единичность. Я всегда и везде тождественно себе. Об этом писали многие философы, начиная с Канта. Я ≡ Я. Это известное тождество Канта, которое никто (даже он сам!) не мог опровергнуть философски, но которое «опровергают» по жизни, путая Я с чем угодно, т.е. подменяя его сознанием, самосознанием, индивидом, человеком, на худой конец – истинной верой или мировоззрением, подлинным бытием или просто подлинностью. Но Я – это единичная и нерастворимая «субстанция».

Подобно древнегреческому атому, Я человека просто и неделимо, не разложимо ни на какие части в отличие, как оказалось, от физического атома.

Во-вторых, наше Я, будучи скорее всего гомогенным, т.е. однородным в себе, беспримесным и единичным, тем не менее способно на некоторую внутреннюю динамику. Свидетельством этой динамики является феномен «внутреннего голоса» или Альтер-эго. Легко допустить, что если есть второе Я, то есть и первое. Причем речь не идет о раздвоении личности или Я. «Разделившееся» Я – это признак безумия. Между тем мы вполне в себе, когда слышим обращенный к себе, к нашему Я его же голос. Разговор Я с самим собой легко назвать диалогом. То есть Я диалогично, а не просто самотождественно, что обеспечивает ему еще одну степень свободы, как главному менеджеру человека, точнее самого себя, своего тела, потребностей, содержаний своего сознания. Диалогизм Я, не означающий его раздвоения, на философском языке передается плохо перевариваемым словом «монодуализм», что означает двуединство: единое и неделимое Я вместе с тем может быть двойственным, по меньшей мере как диалогическое Я, ведущее с собой тихую, а порой и бурную беседу.

Таковы лишь очень краткие соображения о нашем родном, часто неумело любимом, но еще чаще бесконечно дорогом для нас Я.[6] Это трудно представляемое и никак не объективируемое, не опредмечиваемое нами начало стоит в центре человеческого существа, что обнаруживается в случае возможности достучаться до себя или искать себя, или идти к себе. Строго говоря, это и есть собственно человеческий способ осмысления и обретения себя, самый достойный среди других способов понимания человека.

«- Ну,  теперь  вижу, – сказал папенька, – что ты в самом деле почти понял, отчего  музыка  в  табакерке играет; но ты это еще лучше поймешь, когда будешь учиться механике». 

Наш случай сложнее: приходится обращаться к психологии и философской антропологии, чтобы лучше понять, почему наша «царевна Пружинка» заправляет или должна заправлять всем, не имея никаких даже виртуальных очертаний. Ни определенной формы, ни определенного содержания, позволяющих сделать Я предметом объективного научного анализа.