Российское гуманистическое общество

4. Русская философская культура и современность

Сегодняшнее обращение к истории русской философии на рубеже XIX–XX вв. продиктовано желанием понять ту ситуацию, в которой оказались Россия на рубеже XX–XXI вв. Русская философская культура оказывает неоценимую помощь в поиске путей выхода из поразившего Россию кризиса: между двумя Россиями на переломе веков оказалось много общего. Прежде всего – в состоянии общественного сознания, в психологии переживания утраты великой державы. В русской философской классике дан поучительный анализ великих потрясений России.

Кризис, который мы сегодня переживаем, – это прежде всего духовный кризис.

Несомненно, что кризис носит системный характер, он охватывает все стороны жизни России: экономическую, политическую, геополитическую, идеологическую, но в первую очередь это кризис духовный, сердцевину которого составляет кризис идентичности. Определяя содержание духовной ситуации как кризис идентичности, мы подчеркиваем, что он происходит в условиях стратегической нестабильности, принявшей глобальный характер.

В отечественной и западной философии последнего времени подчеркивается, что современный мир в целом переживает состояние переходности. Следовательно, говорить о переходном времени применительно к России, абстрагируясь от переходного характера мира в целом, от общей стратегической нестабильности, глобального кризиса социума, просто невозможно. Переходное время состоит в поиске Россией своей цивилизационной принадлежности. С. Хантингтон в цикле статей под общим названием «Столкновение цивилизаций?» пишет, что «фундаментальный источник конфликтов в этом мире не будет преимущественно ни идеологическим, ни экономическим. Основная разделительная линия между людьми и преобладающий источник конфликтов будут носить культурный характер»[1]. В такой ситуации Россия может двигаться в сторону Европы, Азии, Евразии.

Таким образом, становится понятной актуальность вопроса «кто мы?»: проблема идентичности показывает открытость и неопределенность путей развития России. Утрата нами своей идентичности, совпавшая с глобальной цивилизационной неопределенностью затрудняет процесс самоидентификации, адекватного выбора путей, направления развития. Выбор сегодня осложняется еще и тем, что он происходит под жестким давлением таких обстоятельств, когда объективная многовекторность в психологическом плане сужается до дилеммы: тяжелое, трудное, но привычное и понятное прошлое или неясное и пугающее будущее.

Можно понять простой человеческий здравый смысл, когда в ситуации неопределенности и хаоса он хочет вернуться назад, чтобы осмотреться, заняться обзором возможных путей и дорог. Но если политический разум пытается вернуться в прошлое, чтобы найти в нем не только разрешение сегодняшних проблем, но и идеал будущего, то это лишь усиливает неопределенность настоящего и случайность будущего.

Почему же все-таки этот кризис идентичности проявился так остро сегодня, каковы его причины?

На наш взгляд, самая главная из них заключается в том, что в результате демонополизации, а позднее и разрушения официальной государственной идеологии, расширились границы мировоззренческого выбора. Но этот выбор происходит в условиях негативной свободы. Он не подкреплен внутренней, позитивной свободой. Поскольку процесс разрушения старой идеологии произошел быстро, обвально, то мы оказались застигнутыми свободой внезапно... и не выдержали обрушившейся на нас свободы.

Вот почему для многих из нас сегодняшняя ситуация оборачивается «бегством от свободы»: мы часто не выдерживаем испытания свободой, а власть ничего не делает, чтобы помочь в этом, поскольку она и сама не привыкла действовать в режиме свободы и демократии. Отсюда наша готовность обменять свободу на любой порядок, лишь бы побыстрее.

Другая существенная причина духовного кризиса наших дней заключена в расширении спектра духовных ценностей: от традиционно-национальных до последних моделей постиндустриального общества. Что, естественно, ставит нас, не привыкших к самостоятельному выбору, выросших в условиях жесткой опеки, привычно ждущих «четких» указаний, в затруднительное положение.

К числу обстоятельств, затрудняющих нашу идентификацию, следует отнести и такой фактор, как появление новых конфликтов, противоречий, с которыми мы не имели дела раньше: культурные, религиозные, национально-этнические, нравственно-этические. Именно эти различия, а не политико-социальные, стали выступать в качестве идентифицирующего признака.

Для преодоления нашего духовного кризиса мы нуждаемся сегодня не в эклектических идеологиях, а в системно-упорядочивающей идее, которая позволила бы объединить универсальное и локальное, всемирно-историческое и локально-историческое: «Вопрос об идентичности – это вопрос об источнике норм и поведенческих реакций, имеющем более универсальную природу, чем сами эти нормы. Вопрос о российской идентичности – это вопрос о том, где более общий источник российского самосознания»[2]. Как и на какой основе может произойти подобный синтез? – однозначно ответа на этот вопрос сегодня мы не находим.

Несчастье, беда всех революций и радикальных реформ состоит в том, что от них больше всего страдает культура. Революции – это всегда разрыв, при котором исчезают традиции, нарушается народная память. Вследствие этого культура теряет свою сопротивляемость.

Обрыв памяти обрекает личность, народ на одиночество в культурном пространстве, рождает ощущение покинутости, сиротства, лишая их понимания других. Революции уничтожают, таким образом, культуру не только физически, но прежде всего духовно, ибо они обесценивают традиционные ценности, вечное. Следовательно, говоря о выходе из сегодняшней духовной ситуации, мы должны его искать на путях восстановления тех ценностей, которые составят своеобразную смыслообразующую идею.

Историко-философский и культурологический синтез, по существу, представляет обнаружение в нашей культуре неустранимого начала, содержащего в себе вечное русское и одновременно открывающее возможность взаимодействия с мировой культурой. То есть это не синтез как процесс и результат специализированной интеллектуальной деятельности, а обнаружение синтезирующего начала в самой русской культуре.

В этой связи большой интерес представляют суждения русских писателей, философов об открытости, универсальности русской культуры, разветвленности ее «корневой системы». И эта ее открытость, универсальность проистекает в том числе и из ее византийского источника, поскольку Россия вместе с религией переняла у Византии и ее универсальную культуру. Это обстоятельство было решающим фактором в преодолении русской культурой своей замкнутости и приобщения к сложившейся европейской христианской культуре. Сказанное Б.П. Вышеславцевым о русской философии в работе «Вечное в русской философии»: «Характерной чертой русской философии является ее связь с эллинизмом, с сократическим методом, с античной диалектикой платонизма. Эту традицию она получила вместе с византийским христианством и восточными отцами церкви, которые были сами первоклассными греческими философами. Думаю, что эта эллино-христианская традиция глубоко соединяет нас с мировой философией»[3], может быть с полным правом отнесено ко всей русской культуре.

Универсализм русской культуры, по образному выражению B.C. Шаповалова, запечатлелся настолько прочно в ментальности русского народа, что стал его «культурно-генетическим кодом»[4], сформировал соответствующий культуре характер народа и тип личности. Об этом писали многие, но, пожалуй, наиболее точно это выразил Ф.М. Достоевский в речи о Пушкине: «...что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и всечеловечности? Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейство и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое»[5]. Истоки нашей всемирности, всечеловечности, как было отмечено выше, общие с европейской культурой: это христианство. Подобно тому как в философии – русская исходит из Логоса, а западноевропейская из Рацио – русская и западноевропейская взаимообогащают друг друга, а не исключают, так и в культуре в целом. В понимании будущего мироустройства русская и европейская культуры дополняют друг друга. Их родственная близость, расходящаяся и сходящаяся в разные эпохи, является условием мирового единства. Любопытно в этом плане высказанное Г. Гессе суждение: «Если же теперь, размышляя о будущем, исключить из своего европейского понимания Россию и русскую сущность, мы тем самым отсечем себя от глубокого и мощного источника.…, от России к нам вновь приходит столь мощный поток душевности, изначально христианской любви, по-детски непоколебимой жажды искупления, что наша европейская литература внезапно обнаруживает узость и мелочность перед этим потоком душевной страсти и внутренней непосредственности»[6]. Эти суждения европейца по воспитанию, образованию, по своему мировоззрению почти текстуально совпадают с высказываниями русских мыслителей, начиная с B.C. Соловьева и кончая А.Ф. Лосевым и Д.С. Лихачевым. В основе этого совпадения лежит та мысль, что единство мировой истории и ее смысл заключены в наличии разных культур и их взаимообогащении, взаимопроникновении, а не в их обособлении. Самая идея всемирного единства могла родиться лишь при условии реального многообразия культур и их взаимодействия.

Временное расхождение России с Европой, рождавшее представление об отставании России, ее запаздывании по сравнению с Европой или об особом пути, абсолютно отличном от Европы, в действительности лишь свидетельствует о родственности – не тождественности – наших культур и своеобразном прохождении общих фаз развития. Выход из нашей сегодняшней духовной ситуации мы не найдем, составляя различные абстрактные схемы из треугольника Запад - Восток- Россия. Они не дают ответа на вопрос, кто мы, откуда мы и как мы стали такими? Только поняв природу нашей духовной культуры, того вечного в нас, что всегда делало нас непохожими на других, не превращало в зеркальное подобие Запада или Востока, мы можем найти ориентиры, указывающие выход из тупика.