Российское гуманистическое общество

Введение: Не только для философов

Эта книга предназначена для обычного читателя, интересующегося мировоззренческими вопросами. Она написана не для академических философов. Весьма вероятно, что они не оценят ее. Во всяком случае, она написана не в стиле модной сейчас аналитической философии.

Я критически отношусь к философии, господствующей в англо-американских философских кругах. Я полагаю, что многое в этой философии вообще не имеет отношения к реальности. Она похожа на ноготь, вросший в живую плоть, с нагноениями в виде тонких лингвистических дистинкций и тягостных софистических рассуждений. Беда такой специальной философии в том, что она не в состоянии быть подлинной философией, прозябая подобно нищему монаху, заточенному в отдаленном монастыре на одиноком острове посреди пустынного моря.

У меня нет намерения опровергать всех моих философских собратьев, поскольку многие добродетели исторически берут свое начало в философском познании: интеллектуальная мудрость, логическая строгость и моральное совершенство. Вместе с тем многие философские дискуссии, замыкаясь на самих себе, принимают нездоровые формы и затем окончательно вырождаются и отмирают. Нельзя сказать, что философы сегодня оказывают большое влияние на современный мир. Большинство из них проводят время в безнадежном отчаянии, подобно монахам, давшим обет безбрачия, толкуя свои священные тексты, отыскивая в них нюансы оттенков и значений, в то время как жизнь проходит мимо них (сегодня в качестве священных манускриптов выступают профессиональные журналы).

Трагедия современной философии в ее бесплодности; очень часто она пренебрегает интеллектуально важными и социально значимыми проблемами. Она размышляет над формальными вопросами, лишенными реального содержания и связи с жизнью. В прошлом философы часто подвергали жесткой критике и отрицали взгляды друг друга. Шопенгауэр и Ницше выступали против немецких профессоров философии. Сартр долгое время находился в стороне от главного направления академической философии во Франции, хотя он оказал сильное влияние на французское и европейское общество. Чарльз Пирс, величайший философский гений Америки, не смог получить должности учителя; пробиться в жизни ему помог друг и наставник Уильям Джеймс. «Где существует большое число академических профессоров, обеспеченных хорошим доходом и старающихся выглядеть джентльменами, — отмечал с неприязнью Чарльз Пирс, — там научное познание обречено на увядание».*

Одна из сегодняшних проблем заключается в том, что философия связала себя с академизмом, в результате чего своей главной задачей философы считают передачу знаний студентам колледжей или подготовку кандидатов на докторскую степень по темам, которые мало кому интересны, кроме них самих. В то же время они пренебрегают подлинно интеллектуальными проблемами, важными для человеческого существования. Страх перед уничижительными оценками удерживает их от исследований, не принятых в академической среде; всегда существует боязнь того, что скажут коллеги. Над философами тяготеет груз клановых сплетен.

Неудивительно, что многие выдающиеся философы не были университетскими преподавателями. Спиноза изготовлял днем линзы и писал по ночам. Он отказался от должности в Гейдельберге, опасаясь, что будет ущемлена его свобода творчества. Ни Декарт, ни Локк или Беркли никогда не преподавали в университете. Первая книга Юма не была признана критиками; вначале ему пришлось утверждать свою репутацию в качестве историка. Джон Стюарт Милль служил секретарем в Ост-Индийской компании. Маркс, не имея работы и собственных средств к существованию, занимался своими исследованиями в Британском музее. Кьеркегор анонимно писал в Копенгагене. Витгенштейн считался белой вороной в британской академической среде, которую он в конце концов очаровал.

Конечно, были профессора, внесшие значительный вклад в философию. Платон основал Академию, Аристотель, ставший главой школы, создал Лицей — хотя ни в одной из них, как кажется, не присваивалась докторская степень по философии. Кант и Гегель были профессорами философии, так же как Рассел, Хайдеггер и Дьюи.

*¹ Collected Papers of Charles Sanders Pierce, vol. I, ed. C. Hartshorne and P. Weiss (Cambridge: Harvard University Press, 1931), p. 22.

И все-таки перечень философов разнороден. Величайшей угрозой для философии является отвлечение на чужеродные ей цели — в этом случае она запутывается в сетях академической и педагогической бюрократии. Были и те, кто оставил академические философские круги, чтобы заняться свободным творчеством. Так поступил американский философ Джордж Сантаяна, поселившийся вдалеке, в Италии, в прекрасном уединении. Будучи преподавателем в Гарвардском университете в его Золотой век, однажды утром он заметил». «Джентльмены, весна», — и покинул аудиторию, чтобы никогда в нее больше не возвращаться.

Слишком опасно помещать все наши философские яйца в одну корзину; они слишком хрупкие. Если брак философии и церкви в Средневековье выродился в официальную доктрину и если господство марксистской идеологии в коммунистических странах означало смерть философского творчества, то почти также неразрывный союз философии и институтов высшего образования в нашем столетии ведет к официальной академической цензуре, решающей, что считать правомерным философским исследованием, а что нет. Подобная участь грозит искусству, литературе, поэзии или науке, если они замыкаются в рамках университетской жизни и процеживаются сквозь узкие взгляды профессионального сообщества. Возможно, наиболее важными аспектами академической свободы являются интеллектуальная честность, независимость ума и право не работать в различных комиссиях.

Несомненно, мы можем учиться у обоих типов философии: академической и независимой. Возможно, что одним философам нужно как следует испить из родника настоящей жизни, чтобы стать вдохновенными и проницательными, а академическим философам после их опытов тщательно и критически совершенствовать и перерабатывать то, что было открыто. Философское познание сохраняет свою жизненность и плодотворность благодаря успешным революционным открытиям, делающим возможными радикальные изменения. Формалистам лишь остается дотошно анализировать новые теории, хотя при этом они часто упрощают философский опыт.

Особой проблемой сегодня является профессионализация философии. Она становится похожей на учреждение со всеми присущими его работе правами и привилегиями. Философия теперь является такой же специальностью как бухгалтерия, физиология или плотничное дело, у нее есть свой сформированный и отточенный инструментарий. Хотя ее мастерство постоянно совершенствуются, часто отсутствует предмет, к которому оно может быть применено. Вообще, достаточно прочитать несколько книг и статей, чтобы освоить технические основы какой-либо специальности. Можно быть эстетиком, логиком, эпистемологом или этиком. Необязательно знать что-то еще, чтобы преуспеть в глазах коллег. Признание своего мастерства ученый получает в узких профессиональных сообществах и научных журналах. Знаком профессиональной принадлежности является докторантура, а окончательное посвящение в большинстве университетов происходит после публикации небольшого числа статей и, возможно, одной книги. Работа ученого в основном оценивается но количеству публикаций, а не по их качеству или содержанию.

Ввиду быстрого роста специализации и разграничения областей знания не требуется читать что-либо помимо специальной литературы. Кроме того, философия может быть определена сегодня как то, чем занимаются философы; философы же часто читают только то, что пишут другие философы, и слушают то, что говорят их коллеги. Конечно, эта проблема свойственна не только философии: экономисты, социологи, антропологи и психологи ограничиваются чтением литературы в своей области. Химики знают химию, поэты — поэзию, историки — историю, инженеры — инженерное дело и почти ничего помимо этого.

Однако у философии есть иные функции и способы постижения действительности кроме лингвистических и логических. Философия должна поддерживать в нас чувство удивления. Она должна заниматься более значимыми вопросами: какова природа нашего знания о Вселенной? Существует ли Бог или Мамона? Существует ли высшая цель человеческого существования? Имеет ли реальность смысл сама но себе или только по отношению к нам? Ограничена ли природа человека или она открыта, полна опасности и переживаний? Что такое хорошее общество и может ли оно быть полностью достижимым? Как следует человеку жить, если он стремится найти удовлетворение и сделать значимой свою короткую однократную жизнь?

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно знать естественные, биологические, социальные науки и психологию, быть осведомленным в политике, литературе и искусстве — и кроме того размышлять о жизненном опыте во всей его полноте. Возможно, это невыполнимая задача. Поэтому академические философы избегают подобных вопросов и в отчаянии отказываются от поисков ответов на них. Занимаясь философией науки, они чаще предпочитают исследовать отвлеченные темы общего порядка, твердое ядро научного знания, а не его применение и последствия для людей. Считается дурным тоном рассуждать о границах знания и его значении для человека. Эти вопросы оставлены историкам (таким как Тойнби), ученым (таким как Моно, Эккль или Саган), психологам (таким как Скиннер, Фромм или Фрейд), теологам (таким как Кюнг или Тиллих). Подлинно значимые и главные философские вопросы остаются непроанализированными и нерешенными. Философы в наше время предпочитают анализировать значение термина утверждение (proposition), а не самим что-то утверждать; они спрашивают о значении термина благо ( good), а не пытаются ответить на вопрос, как его достичь в нашей жизни; они исследуют функцию глагола быть (to be) вместо того, чтобы постигать само бытие. Анализ и критические исследования, проводимые философами в своих узких областях, несомненно полезны. Но их отказ от метафизической всеобщности и нормативных рекомендаций, побуждает как обычных людей, так и высоко образованных личностей обращаться в поисках ориентиров к другим — ученым и поэтам, политикам и экономистам, теологам и предсказателям — тем, кто готов помочь им обрести опору в жизни.

Почти всю свою жизнь я был университетским профессором. Хотя я оберегал идеалы университета и защищал его автономию от тех, кто стремился извне или изнутри ее ограничить, мне часто казалось, что моя собственная интеллектуальная независимость ограничивается. Возможно, мне не следовало бы кусать руку, кормящую меня, но я могу сказать со всей искренностью, что нашел другие источники духовного насыщения и обогащения в области идей и поступков. Моими философскими наставниками стали Сократ, Маркс, Джон Дьюи, Уильям Джеймс и Сидней Хук.

Сократ беседовал с афинянами, расспрашивая их о том, что лучше и что хуже, разоблачая старые теории и современные ему интеллектуальные причуды и он был осужден на смерть своими согражданами. Точно также Маркс стремился не просто понять мир, но радикально изменить его, за что его и почитают в истории. К сожалению, Маркс был предан своими последователями, которые, ссылаясь на его имя, стремились построить государственные партии и религии. Ближе всего мне прагматический подход Джеймса и Дьюи, которые старались создать философию, отвечающую запросам цивилизации, и которые сейчас подвергаются нападкам со стороны поборников фундаменталистских доктрин. Моим непосредственным вдохновителем был Сидней Хук, спорный и глубокий философ, занимавшийся наиболее запутанными вопросами социальной и политической мысли. Он был оводом, пытавшимся с помощью конструктивного критицизма прояснить и указать рациональный путь просвещенным гражданам. Все эти философы были людьми как мысли, так и действия. Будучи исследователями, они не ограничивались узкими рамками. Они считали, что главная задача философии быть практической и этической. Но они не имели ввиду создание метаэтики, состоящей из стерильных логических конструкций, далеких от проблем морального выбора. По моему мнению, предмет философии — это не просто философские метавысказывания. Философы должны спуститься в конкретный мир человеческой практики и убеждений, идей и образов, чтобы постигать значения и открывать истины.