Российское гуманистическое общество

2.5. Трагизм, вина и ответственность - черты экзистенциально-гуманистической антропологии

Другой оригинальной чертой гуманизма Н. А. Бердяева является включение в него таких фундаментальных феноменов-состояний (экзистенциалов), как трагизм, вина и искупление, ответственность. Он не отворачивался от темных сторон человека и признавал, что человек есть существо больное, не случайно самые большие открытия сделала психопатология.

Введение в область гуманистического мировоззрения этих идей – признаки зрелости гуманизма Н. А. Бердяева. Если отвлечься от религиозной окрашенности восприятия им гуманизма, то станет очевидным, что человек понимается Николаем Бердяевым не столь одномерно и идиллически, как представляли его, скажем гуманисты эпохи Возрождения. После Ф. М. Достоевского и Ф. Ницше Н. А. Бердяеву было совершенно очевидно, что человек может быть бесчеловечным, что он не должен исключать возможность ошибки (что потом в философии и далее в науке было названо принципом фаллибилизма), а в сфере моральных отношений – вины. Ошибка и вина требуют соответственно исправления и искупления. Так гуманизм обретает у Н. А. Бердяева трагические оттенки. Об этом говорят названия его работ. Наряду с призывами к дерзновению и творчеству он призывает искупить «онтологическую вину». В основном она связана с объективацией духа, превращением его в «больное бытие», которое уже в «Философии свободы» получает достаточно много соответствующих характеристик. В их число попадает не только пространство и время, но даже сознание с его главным инструментом – разумом, продуцирующим абстрактные понятия и категории, бездушные логические формы. Бытие оказывается больным, больным оказывается и познание: «…Наш познавательный механизм – не здоровый, а больной. И многие чувствуют, но не многие лишь сознают, что за дефектами нашего познания, за его болезнью и ограниченностью скрывается вина. Вина, совершенный грех, и есть онтологическая основа ограничивающих категорий нашего разума, источник дефектов познания. Вина умопостигаемой воли всей мировой души и всех существ мира отрывает от истоков бытия, рождает раздор и вражду в мире. Вина делает мир подвластным закономерной необходимости, пространственности и временности, заключает познающее существо в темницу категорий. Дефекты познания и ограниченность познающего разума коренятся в направлении воли, в дурном выборе…».[1] Существование греха и вины Н. А. Бердяев связывает с острым сознанием личности, что кажется, на первый взгляд парадоксальным, но если принять во внимание тот факт, что личность формируется через столкновение со злом в себе и вокруг себя, то окажется, что это закономерно.

В более резкой форме была выражена Н. А. Бердяевым идея трагизма, вошедшая в состав его «нового гуманизма». Философа глубоко мучила тема трагичности человеческого существования. Страх смерти, жалость, вина, боль, одиночество, страдание, фантазмы, мания, сумасшествие, садизм – все эти состояния он исследовал с психологической и философской точек зрения, проявляя удивительное чутье, эмпатию и редкое знание невидимых трагедий человеческой жизни. Он хотел раскрыть смысл страдания с целью его принятия и изживания, с целью утверждения личности. Так проявлялась его вера в Бога и человека. Стремление взглянуть на «темную сторону Луны» не было у него проявлением болезненного любопытства. Он сам ощущал трагическую тяжесть бытия всем своим существом и не мог пренебречь тем, что терзало его самого, стремился выявить его истоки с целью духовного преображения человека. Подобно Ф. Ницше он смело глядит в глаза страху и страданию (и то и другое – результат зла), но не оттого, что бездна манит, готовясь поглотить, а для того, чтобы осознать и страх и страдание и помочь кому-то их «мужественно изжить»: «Достоинство человека измеряется не пассивным страданием, не исканием ударов судьбы, а активной и творческой победой над корнем страдания, над злом жизни».[2] Для Н. А. Бердяева цель жизни человека «находится по ту сторону страдания и наслаждения, неудовлетворенности и удовлетворения, отрицания этого чувственного мира или утверждения его».[3] Поэтому, подобно Ф. М. Достоевскому он стремиться понять человека – «существо бессознательно хитрое и недостаточно прямое, существо запутанное и нелегко поддающееся пониманию».[4]

Иррациональную и вместе с тем трагическую сторону человеческой жизни и природы, по мнению Н. А. Бердяева, великолепно выразил Блез Паскаль. Идея о том, что человек есть парадокс для самого себя стала излюбленной для русского философа: «Человек и очень ограничен и бесконечен, маловместителен и может вместить вселенную. Он потенциально заключает в себе все и актуализирует лишь немногое. Он есть живое противоречие, совмещение конечного и бесконечного».[5]

Однако философу было важно не только описать пограничные ситуации, но и онтологически объяснить правомерность существования трагического в духовной жизни человека. «Дуализм свободы и необходимости, духа и природы, субъекта и объективации, личности и общества, индивидуального и общего, – отмечает он, – для меня являются основным и определяющим. Но это есть философия трагического. Трагическое вытекает из примата свободы над бытием».[6] О. Д. Волкогонова в монографии «Н.А. Бердяев: Интеллектуальная биография» так описывает парадоксальную и трагическую диалектику добра и свободы в философии Н. А. Бердяева: «…Очевидно, что добро не может быть принудительным и к добру принудить нельзя, но с другой – свобода добра предполагает и свободу зла в мире. Свобода зла ведёт к истреблению самой свободы, к перерождению её в «злую необходимость». Тем не менее отрицание свободы зла ведёт и к отрицанию свободы вообще, а значит и добра, ибо оно без свободы немыслимо».[7]

Мыслитель полагает, что трагичность существования проистекает из способности человека находиться на границе разных миров – благодатной свободы и природной необходимости, из его собственной многоплановой природы, сочетающей в себе свободу, богочеловечность, творчество с изощренными формами рабства и низости, в результате чего он то восходит к высочайшему духовному опыту, то низвергается в бездну. Он настолько уверен, что свобода порождает страдания и трагедию, что признает ее главным источником трагизма жизни: «Существует две свободы: первая – изначальная свобода и последняя – конечная свобода. Между этими двумя свободами лежит путь человека, полный мук и страданий, путь раздвоения».[8] Величайшая трагедия человеческого существования заключается в том, что выбор, совершенный в одно лишь мгновение настоящего, предопределяет будущее человека на долгие-долгие годы, может быть, даже на вечность. Путь человека в жизни мучителен, но изначально он должен быть принят. Трагическое – это не только страдание, но и источник познания. Нельзя не согласиться с философом, утверждающим, что свобода есть роковой дар, который делает роковой участь человека. «…Свобода есть тягота, трудность и страдание… В свободе жизнь будет труднее, ответственней и трагичнее. Этика свободы сурова и требует героизма», – отмечет он, раскрывая феномен свободы в работе «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики».[9]

В бердяевском понимании свободы есть несколько аспектов, которые, действительно, способствуют появлению и утверждению трагического в жизни человека. Во-первых, по его мнению, трагизм человеческой жизни заключается не в том, что человек поставлен перед выбором между добром и злом, а в том, что человек в силу имманентно присущей ему творческой силе сам обречен творить добро и зло. В своей ключевой работе «Самопознание» философ делится весьма тонким психологическим замечанием о том, что свобода как экзистенциальное состояние может ввергнуть человека в состояние угнетенности, нерешительности и внутренней несвободы, которое впоследствии исчезает, когда личность принимает какое-либо решение.[10]

Другим трагическим экзистенциалом, согласно Н. А. Бердяеву, является конфликт между жалостью и свободой, определяемый им как основной конфликт, конфликт нисхождения и восхождения: «Жалость может привести к отказу от свободы. Свобода может привести к безжалостности».[11] Сознавая это, Н.А. Бердяев предупреждает, что на пути духовного восхождения, приобретая духовную силу, человек не должен «улететь из мира, снять с себя ответственность за других»: «Свобода не должна стать снятием ответственности за ближних. Жалость, сострадание напоминают об этом свободе».[12] По его мнению, человек как микрокосм ответственен за весь строй природы: что совершается в человеке, запечатлевается на всей природе. Таким образом, жалость, сострадание, ответственность характеризуют естественное и полноценное существование личности, понимающей свободу не как индивидуализм, «самозамыкание и изоляцию», а как «размыкание и творчество, путь раскрытия… универсума».[13] Николай Бердяев нисколько не скрывает того, сколь трудна, трагична и конфликтна, а порой одинока жизнь человека, вставшего на путь подлинной внутренней свободы и совершенствования и сохраняющего связь с теми, кто «остался внизу». Бунт как разрыв личности с миром, борьба против него для Н. А. Бердяева неприемлемы, поскольку и само освобождение и высшее достижение свободы, согласно его размышлениям, есть раскрытие космоса в микрокосме.

Третьим явлением, привносящим в жизнь человека трагические ноты, является конфликт свободы и равенства. Он рассматривается Н. А. Бердяевым в работе «Философия неравенства» (1923). Адресованная «недругам по социальной философии», эта книга является апофеозом неравенству: «Свобода есть прежде всего право на неравенство… Свобода связана с качественным содержанием жизни, равенство направлено против качественного различия и качественного содержания жизни, против всякого права на возвышение».[14] Бытие личностисвязано, по мнению мыслителя, в первую очередь, с онтологическимнеравенством.[15] Отсюда проистекает трагический конфликт между личностью и политико-экономическим строем, стремящимся задавить личность и ее свободу как метафизический источник неравенства. Философ уверен, что воля к равенству всегда будет восставать против прав человека. В социальном плане это проявится в форме освободительного движения, принимающего все более хаотичные и разрушительные формы по мере его реализации. Отсюда берет начало непримиримый антагонизм между личностью и обществом. Жажду равенства Н. А. Бердяев считает самой страшной опасностью для человеческой свободы. И, наконец, отметим также, что, по его мнению, средний человек свободу вовсе не любит и предпочитает оставаться в рабстве, быть во «власти-обыденности». Так легче, так проще существовать. Это симптом самоотчуждения человеческого духа, его «богооставленность», пленение, трактуемое философом как тяжелое заболевание. Как ложный путь развития личности Н. А. Бердяев понимает искание безопасности и гарантированности жизни. Так же понимается философом аскеза, выросшая из неверия в положительные возможности человека. Аскеза страха и заслуги направлена не на творческое пробуждение сил человека, любви, творчеству положительных человеческих ценностей, а на подавление, вытеснение и уничтожение греховных страстей, в результате чего калечится человеческая природа. В работе «Дух и реальность» мыслитель вскрывает механизм превращения человека в существо, враждебное жизни, любви, развитию: «Человек сосредоточивается исключительно на грехе, всюду видит грех, в себе и других… Но опыт учит нас тому, что грех лучше побеждается положительным, чем отрицательным путем, пробуждением любви, познания, творчества, направленностью на красоту и благородство, на высоту».[16] В этих словах весь Н. А. Бердяев с его острой любовью к человеку, верой в его возможности и страстным стремление изменить существующее положение вещей, преобразовать застывшие и уродливые формы отношений человека к миру, людям, к себе самому. В той новой духовности, о наступлении которую он мечтал, должна быть аскеза освобождения от власти мира и аскеза бескорыстной любви к Богу с целью победы над дурной бесконечностью неуемных потребностей, алкания, самоотчуждения личности и ее разрушения. Для этого имеются все предпосылки и возможности, поскольку в эпоху Возрождения «были уже заложены возможности новой духовности».[17]

Эпоха Ренессанса примечательна для философа пониманием новой истины о человеке – человек и его земная жизнь являются ценностями сами по себе: «Когда предлагают взирать на все видимое как на прах и дым, то и всякий ближний и всякий человек, всякая тварь может представляться ничего не стоящим прахом и дымом».[18] Однако эта истина не раскрылась в ходе дальнейшего развития гуманизма, а приняла формы преувеличенного, натуралистического антропоцентризма, что уже не было воспринято положительно со стороны апологета Богочеловечности. Трагическое изживание старых форм гуманизма породило новые души, новые запросы. Н. А. Бердяев констатирует, что формируется положительная духовная сила, «отношение к злу меняется, делается более духовным и внутренним, менее внешним и законническим», что должно «предотвратить зло, не допустить его изнутри до ложного пути, пути зла».[19] Человек ответственен за судьбы мира в той же степени, как и за свою личную судьбу.

Особый, не дискурсивно-аналитический характер мышления Н. А. Бердяева, стиль высказывания, а не доказывания, как его охарактеризовал В. Розанов, не мешал ему схватить, хотя и в причудливой, интуитивной или иносказательной форме те симптомы трагедии и кризиса культуры, свидетелем и в какой-то мере провидцем которого он был. Он писал не только о бросающемся в глаза физическом насилии над человеком, но и о более изощренных формах насилия, которые существовали и прежде, но особенно широко стали применяться в тоталитарных государствах, где свободу любят только на словах. Он писал: «Насилием может быть воспитание, религиозное запугивание, семейные нравы, пропаганда, ежедневное внушение газеты, власть политических партий, власть денег».[20] Источник трагичности человеческого существования, таким образом, видится ему и в отсутствии внутренней свободы во всех тех многочисленных влияниях, которые приходится претерпевать человеку. Отчасти источником трагедии он считает также все еще могущественный панлогизм Г. В. Гегеля, от которого идет линия к Карлу Марксу, предложившего в форме строгой науки проект всеобщего освобождения и счастья, долженствующего наступить, хотя и в результате революционной классовой борьбы и диктатур, но неизбежно. В «Самопознании», своей философской автобиографии, он отмечает: «Еще будучи марксистом, я увидел в марксизме элементы, которые должны привести к деспотизму и отрицанию свободы».[21] Самым главным в осуществлении прав человека философ считал уважение к правам другого, почитание в каждом человеческого образа, что характеризует его самого как человека высшей степени гуманного, как мыслителя, творящего в русле гуманистической культурной парадигмы.

Трагичность человеческого существования проистекает также из парадоксального соотношения истории и свободы: «Человек создает историю и вкладывает в нее свою творческую силу… История равнодушна и жестока к человеку. В истории есть настоящий демонизм».[22] Однако человек не должен возлагать ответственность за все зло мира на внешние силы, «ответственны мы сами, как свободные сыны»,[23] обязанные участвовать во «всеобщем спасении мира и всего живущего».

Источником всех описанных выше трагических коллизий в человеческой жизни является, прежде всего, природная, объективированная сфера существования человека, в которой он буквально принуждён существовать. Между тем его подлинная, раскрывшаяся природа не ограничивается этими планами бытия, а прорывается в сферу духовную, богочеловеческую: «Трагизм ситуации человека заключается в том, что… доля действия на него необходимости больше доли действия в нем свободы».[24]

В еще большей степени драматическая тональность религиозного гуманизма Н. А. Бердяева определялась предчувствием грядущих национальных катастроф России. «Философия свободы», цитата из которой приведена выше, была опубликована после первой русской революции, за которую Россия заплатила десятки тысяч человеческих жизней, оказавшихся по разные стороны баррикад 1905–1907 гг. Тогда, по словам Николая Бердяева, наступил революционно-реакционный хаос.

Этой работе предшествовал сборник статей «Вехи». Это отчаянное, но так и не услышанное предупреждение русской интеллигенции о том «изысканном» психо-интеллектуальном, «идейном» негативе, который накопили ее радикальные представители и который стал детонатором, приведшем в действие мощный заряд ненависти, чувств векового рабства и несправедливости. Произошедший в России социальный взрыв выразился вскоре в форме революций и гражданской войны, перешедшей в череду насилий и народных несчастий, продолжавшихся многие десятилетия и отягощенных двумя мировыми войнами.

Осознавая и принимая факт трагичности жизни и человеческого существования, Н. А. Бердяев при этом не был человеком, влекущимся к страданию и призывающим принимать страдания других людей на себя. Он не призывал также отождествлять любовь с жертвой и гибелью: «Гибели и страдания никто не обязан разделять, и из того, что кто-то в мире уклоняется к небытию, не следует, что я должен уклоняться к небытию».[25] Он видел долг человека в участии во всеобщем спасении, а не во всеобщей гибели. Рассуждая таким образом, Н.А. Бердяев демонстрирует подлинные здравомыслие и человеколюбие и в который раз подтверждает глубоко гуманистический характер своих философских интуиций.

В свете этого исторического контекста гуманизм Н. А. Бердяева не был и не мог быть ни розовым, ни одномерно оптимистическим. Поэтому есть основания говорить не только о религиозно-экзистенциальном и персоналистическом гуманизме Н. А. Бердяева, но и о том, что развиваемый им «новый гуманизм» нес на себе печать глубокого драматизма. Это был трагический гуманизм, потому что вырастал он на катастрофической почве русской и европейской культуры начала ХХ в.

Примечания

[1] Бердяев Н.А. Философия свободы. С. 73. Идея «болезни бытия», так широко обсуждавшаяся в европейском экзистенциализме в середине ХХ в. уже в его начале была достаточно четко выражена Н. А. Бердяевым в «Философии свободы»: «Болезнь эта прежде всего выразилась в том, что все стало временным, т.е. исчезающим и возникающим, умирающим и рождающимся; все стало пространственным и отчужденным в своих частях, тесным и далеким, требующим того же времени для охватывания полноты бытия; стало материальным, т.е. тяжелым, подчиненным необходимости; все стало ограниченным и относительным; третье стало исключаться, ничто уже не может быть разом А и не-А, бытие стало бессмысленно логичным». (Ук. соч. С. 172.).
[2] Бердяев Н.А. Философия свободы. С. 254.
[3] Там же. С. 256.
[4] Бердяев Н.А. Самопознание. С. 596.
[5] Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого. С. 140.
[6] Бердяев Н.А. Я и мир объектов. С. 40.
[7] Волкогонова О. Д. Бердяев Н.А.Интеллектуальная биография. – М.: «Изд-во Московского ун-та», 2001. С. 48.
[8] Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. С. 421.
[9] Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики. С. 169.
[10] Бердяев Н.А. Самопознание. С. 306.
[11] Там же. С. 314.
[12] Там же. С. 315.
[13] Там же. С. 307.
[14] Бердяев Н.А. Философия неравенства. – В кн.: Философия свободы. – М.: «АСТ», Харьков: «Фолио», 2002. С. 603–604.
[15] Там же. С. 664.
[16] Бердяев Н.А. Дух и реальность. С. 287.
[17] Там же. С. 353.
[18] Бердяев Н.А. Дух и реальность. С. 292.
[19] Бердяев Н.А. Философия свободного духа. С. 304–305.
[20] Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого. С. 132.
[21] Бердяев Н.А. Самопознание. С. 304.
[22] Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого. С. 216.
[23] Бердяев Н.А. Философия свободы. С. 256.
[24] Бердяев Н.А. Царство духа и царство Кесаря. С. 253–254.
[25] Бердяев Н.А. Философия свободы. С. 257.