Российское гуманистическое общество

Гуманизм, возникновение которого по преимуществу относят к греко-римской античности, представляется существенным и стационарным компонентом человеческой культуры. Будучи рождённым как стихийное творчество свободных граждан афинского полиса, он совершил первые акты самосознания в позднем средневековье, породив культуру Ренессанса. С этого времени он стал культурной константой, хотя и живой, непрестанно модернизирующейся. Поэтому есть все основания говорить о будущем гуманизма уже постольку, поскольку можно говорить о жизни будущего человечества. По справедливой оценке В.В. Бибихина, он оказался небывалым сдвигом исторической эпохи, восстанием против исторического фатума и финализма. Ренессанс характеризуется В.В. Бибихиным как родина рефлектирующего гуманизма: «…Возрождение не прошлый период нашей истории, а её суть. Всякое открытие смысла это шаг к Ренессансу, который по своей задаче один на теперь и прошлые века».[1] Современный человек как неистребимо эксцентрическое и свободное существо творит историю и мечется в её вихревых потоках. Сегодня мы можем характеризовать Россию как культурный организм фазы перехода, рывков и откатов, отрывов и порывов, падений и взлётов, но, что заметнее всего, – отпадением от прежних законов морали, что привело к беспределу и забвению заветов отцов. И это ощущается как беспредел. Как иронично пишет В.В. Бибихин, человек – это всегда беспредел: «Человек текущего дня видит себя одиноким, пусть и блудным, но сыном, который уже не может вернуться к отцу. Пусть одиночество и горько и жутко, но отец представляется безнадёжно далёким».[2]

Современный человек уходит от прежних «правил жизни», переходит в состояние «великого сиротства» (Ф.М. Достоевский), что трактуется критиками гуманизма и Ренессанса как беспредел, «как последняя и исключительная крайность падения», чувство, которое, по мнению В.В. Бибихина, входило в ощущение человеком себя и своего времени в ренессансную эпоху.[3] «Слово “беспредел” со смесью ужаса и торжества обозначает желанное современному человеку ощущение, что произошло и происходит нечто ставящее его в совершенно исключительное положение. Современности, нашей и мировой, страшно и сладко думать, что наступил “беспредел”. Для морализаторов-охранителей эта констатация, верна она или нет, удобна тем, что подвигает табуретку под ноги их высоконравственного требования возвратить норму или хотя бы форму. Допустить мысль, что ещё не беспредел или что человек это всегда беспредел, смутило бы и либералов и морализаторов, велело бы задуматься, сделало бы их проповедь не такой жгуче актуальной, как когда решено и общепризнанно, что беспредел размахнулся во всём и по-всякому».[4]

Однако отцы вернутся, Ренессанс не позади, а впереди, «Ренессанс не концепция, а событие».[5] И именно поэтому у гуманизма есть будущее: «Ренессанс нам поэтому как необходимость предстоит… Ренессанс… окажется сутью истории, которая была и останется порывам к возвращению… Ренессанс в своём существе не склеивание прошлого из остатков, а искание настоящего. Настоящим оказывается то будущее, в котором настаёт древнее. Оно возвращается впервые, потому что было оно без того, чтобы вместить всё настоящее. Древности прошлого как настоящего не было, она будет. Для этого потребуется не отстраивать музеи и реставрировать мёртвые языки, формы культурной деятельности, а собирать всё настоящее, т.е. мир. Ренессанс вводит в узел, в котором завязывается история, т.е. настоящее время, которое должно наступить… Ренессанс… возрождение той древности, которая всегда уже настоящее, потому что только настоящее наступает. Не мы его устраиваем, оно само настоящее и требует нас не чтобы мы распланировали его, а чтобы просто обратили своё внимание».[6] В.В. Бибихин пишет о Ренессансе как «строительном отношении к истории», как её, говоря словами В.С. Соловьева «собирании». В этом смысле, Ренессанс не столько «историческое событие… сколько постоянно присутствующая возможность» исторического прорыва.[7]

Автор полагает, что Ренессанс, понятый как Возвращение, делает историю универсальной: «Наша история должна быть универсальной».[8] Оснований для этого много. Но главное – это творчество свободного разума, высшее проявление двух в одном: свободы и разума в творчестве. Такое уничтожимо только с самим человеком. Говоря о фундаментальной роли разума, В.В. Бибихин подчёркивает креативный характер осознания, осмысления, прояснения, просвещения человеком самого себя. Здесь, говорит он, «важно одно: не упустить возможность, которая нам, возможно, дана, сохранить открытость, быть сторожами строгости. Мы получим, возможно, нулевой результат. Но одна вещь обязательно произойдёт после нашего искания, думания, расследования. Мы сами изменимся».[9] Отсюда понятно, что если мы можем измениться, значит, мы творцы и у нас, как и у гуманизма, есть будущее. Оно сопряжено с возрождением духа Ренессанса, поскольку «Ренессанс это возвращение»,[10] «Ренессанс содержит ключ ко всей истории. Он возможно даже и есть история в её существе. Дело мира, в смысле общества и человечества, это всегда возрождение, восстановление, восстание (Валентин Распутин), возвращение полноты, апокатастасис».[11]

Исторический процесс не механическая линейность или необратимая арифметическая хронология. Ренессанс, как и гуманизм, относится к тому разряду явлений, которые Н.А. Бердяев относил к метафеноменальным. Возможно, придание Ренессансу едва ли не метафизического смысла следует рассматривать как слишком смелое обобщение, но при этом нельзя не признавать и того факта, что ценности и человеческие качества, питавшие ренессансный тип мышления, действительно составляют то поистине капитальное в человеке, что относится к его сущности как природного существа: его присутствие в мире, обращённость к нему, свобода, открытость разума природе, раскрепощённые любопытство и любознательность, восхищение миром, «героический энтузиазм» (Дж. Бруно) и многое другое, что вело к зарождению классической науки, новому искусству и новой картине мира.

Характеризуя тип ренессансного мышления, В.В. Бибихин подчёркивает особую роль этики «любви к бытию, участия к природе как хрупкому сокровищу, ответственности за историю»[12] для решения тех намного более сложных – по сравнению с духовностью средневекового типа – задач, которые были поставлены перед человеком. «Ренессанс впервые в истории ставит задачу целенаправленного, подлежащего осуществлению трудом ныне живущего поколения, собирания всего лучшего, что есть в памяти и в возможностях человечества», – отмечает В.В. Бибихин,[13] говоря о том, что человек Ренессанса побеждал Фортуну, осознав «счастье деятельного осуществления, понятого не как мечта и даже не как реальная возможность, а как высокий долг»[14] человека, ставшего в ситуацию прояснённого отношения к миру.

Значение Ренессанса и заложенных в нём гуманистических ценностей для современности, по мнению В.В. Бибихина, огромно: «Ренессанс присутствует в современном сознании не только в виде расхожей историко-культурной тематики (гуманизм, индивидуализм, возрождение античности, расцвет изобразительного художества), но и без сравнения весомее – в виде укоренившегося навыка деятельного подхода к истории и захватывающего отношения к природе и миру. Эти черты так естественны для теперешнего человека, что нам уже трудно представить себе времена, когда история понималась как судьба (рок, фатум), а обитаемый мир ощущался как малая часть неведомо огромных Земли и Океана с их неисчерпаемой природой. Примером того, как эти внедрившиеся ренессансные начала современного мировосприятия могут оставаться непонятыми и неосознанными, служит распространившаяся в ХХ веке критика Ренессанса.

Прогресс гуманистического движения, распространение идей гуманизма очевиден, несомненен, хотя он и не имеет всеобщего характера, что вполне объяснимо. Например, Б.Ф. Сикорский, размышляя о судьбах современной культуры, предупреждает, что глобальная гуманистическая стратегия, заключающая в себе перестройку духовно-нравственного фундамента общества, защиту «статуса человека» и целостности человечества, ненасильственное разрешение общественных противоречий, толерантность и умение вести диалог, предполагает, выражаясь словами А. Печчеи, «беспрецедентную культурную перестройку многих миллиардов жителей планеты». Однако, несмотря на трудность и фактически всеобъемлющий характер этого процесса, глобальная гуманистическая стратегия является, с его точки зрения, «конкретным проявлением социокультурного закона».[15]

В одном из своих аспектов он выражается как противостояние гуманизма чрезвычайно мощному влиянию неомистических, паранормальных и архаичных религиозных практик, их стремлению повлиять на процесс научного познания мира, проникнуть в сознание людей и оказать влияние на их поведение и образ мышления. Говорить о «победном шествии гуманизма во всём мире» в будущем было бы наивно и недальновидно, поскольку существует не только инерция человеческого мышления, но и современный рынок услуг по его формированию, который не считает нужным придерживаться принципов честности и объективности, уделять должное внимание социально значимым проблемам, предпочитая играть на человеческих слабостях, апеллировать к тёмным сторонам человеческой природы и уводить через интерес к «сенсациям» от действительно насущных вопросов бытия.

Дж. Херрик считает, что ХХ в. был веком гуманизма (что может быть и справедливо, если не выходить за границы туманного Альбиона). Чертами гуманистичности ХХ столетия, по его мнению, являются ослабление религии и «возрастание понимания всеобщих прав».[16] Но, надо отдать должное автору, он оказывается ближе к реализму, когда пишет: «Как век войны, геноцида и тоталитаризма это был ужасный период. Как век роста продолжительности жизни, уменьшения болезней и увеличения в некоторых частях мира благосостояния можно сказать, что это было время улучшения жизни для большого числа людей».[17] Если гуманизм будет хорошо обоснован как система убеждений, он должен быть пригоден для всего мира, полагает Дж. Херрик, указывая при этом на проникновение идей гуманизма в Африку и Азию, хотя и замечает, что в США атеистов рассматривают как сатанистов.[18]

В итоге Дж. Херрик пишет, что трудно быть оптимистом, но влияние таких организации, как ООН, даже, несмотря на её слабость в защите идей прав человека, может содействовать распространению гуманистического мировоззрения: «Я думаю, гуманизм выживет, независимо от изменений, он может стать более эффективным, более слышимым… Влияние Ренессанса и Просвещения нелегко будет потерять, несмотря на вызовы постмодернистов. Я предсказываю, что постмодернизм будет забыт, тогда как идеи Просвещения остаются влиятельными».[19]

По мнению В.И. Красикова, в вопросе о будущем гуманизма актуализируются три проблемы: «Первое. Как найти компромисс между империализмом и терроризмом, равно как и между глобализмом и антиглобализмом, взаимоумиротворив их? Основной противник нас же самих – небытие, рождаемое бытием (самим же гуманизмом), взаимная демонизация. Только кажется, что сближение невозможно; радикализм может быть преодолён радикальными теоретическими и практическими предложениями, взаимной перенастройкой мышления и социальной практики. Второе. Какова должна быть новая концептуальная форма антропологического компромисса между активистской, пассионарной частью и инертным большинством, способная активизировать гуманистическое развитие целого – человечества? Третье. Своевременным представляется ставить в плоскость теоретического обсуждения проблему возможностей расширения определительных критериев и моделей гуманизма за видовые антропологические пределы. Надо быть готовым к тому, чтобы культивирование человека трансформировать в культивирование разума».[20] Данные суждения действительно касаются весьма важных проблем современного человечества. Однако они настолько существенны, что заслуживают более прозрачных формулировок, чего в данном случае явно недостаточно. Термин «империализм» при его конкретизации сталкивает нас в область партийности, а сводить глобальные социальные процессы к альтернативе «империализм – терроризм» было бы слишком односторонне, эта альтернатива минует гуманизм и перестаёт его видеть в принципе. Столь же неожиданно редукционистским выглядит превознесение разума, едва ли не возведение его в культ: ведь именно это вменяется (во многом справедливо) в вину прежним формам гуманизма, особенно просвещенческого. Разум – предикативен. Человек – субстанциален, он сущее, обладающее разумом. Но главное все-таки не в этом. Важно, что многие исследователи видят и чувствуют планетарность гуманизма, имманентно присущую ему общечеловечность – открытую, просторную, не угрожающую никому и ничему живому и позитивному.

Особенно ярко и энергично перспективизм гуманизма раскрывается в одном из важнейших документов современного гуманизма, в «Гуманистическом манифесте 2000», о котором мы так подробно говорили в нашей работе.

Рассуждать о перспективах светского гуманизма в России в условиях сегодняшней переходности, незрелости общественного сознания, социальной пассивности и изуродованной демократии далеко не просто. Один из наиболее вдумчивых социальных философов В.С. Барулин, посвятивший изучению человека и общества многие десятки лет, в одной из своих последних работ «Российский человек в ХХ веке» выражает твердую убежденность в том, что гуманизму нет никакой разумной жизненной альтернативы: «…История ХХ века наглядно выявила, что, несмотря на всю остроту и напряжённость противостояния, в конечном счёте, именно человеческие интересы и ценности побеждают, и вся совокупность общественных установлений рано или поздно подчиняет свою эволюцию, своё функционирование интересам человека. И весь смысл исторического процесса заключается в том, что через все зигзаги, отступления и поражения человек укрепляет свои позиции, своё влияние в обществе, а гуманистические ориентация в конечном счете являются преобладающими».[21]

Однако для гуманистического оптимизма есть и более фундаментальные, антропологические основания. Если бы в человеке деструктивность и зло преобладали над его конструктивностью и добром, то род человеческий выродился бы уже в младенчестве. Человека может поддержать и тем более спасти только человечность, гуманность как онтологическая основа человеческого бытия, его жажда быть и полноценно жить в мире, несмотря ни на что. Но гуманизм не может и не хочет быть формой успокоения души и разума. Его открытость будущему и неизвестности, его отказ давать гарантии и рецепты – не более чем отражения негарантированности, хаосокосмичности мира, самой нашей жизни. Вот почему, как полагают некоторые исследователи, «нельзя прийти к однозначному заключению о “силе” или “бессилии” гуманистического подхода. Ответ остаётся открытым и многозначным; в отдельные отрезки времени социокультурная реальность может скорее подтверждать пессимизм, в другие – скорее отрицать… Существование определённых гуманистических “достижений” недостаточно для утверждения, что гуманистический идеал воплощается в действительность. Оптимистическая оценка была бы верной только в том случае, если бы не было никаких рецидивов варварской негуманности. Но этого нет».[22] А.Н. Игнатов считает, что если смотреть на гуманизм через призму рациональности, то гуманизация мира – это сизифов труд. А если нельзя говорить о всеобщей и окончательной гуманизации мира, то следует отказаться от «принципа надежды». Противоположный принцип – «принцип смелости без надежды» – считает он, неуязвим для любой критики и способствует соединению моральной целостности с реализмом без иллюзий. Если отбросить все упования, надежды, сомнения и даже апокалипсические настроения, если постараться быть честным и беспристрастным, то вывод о будущем гуманизма внушает как опасения, так и надежды.

Автора этих строк можно понять. Сегодня нам, россиянам, слишком часто остаётся всего лишь «смелость без надежды», хотя как всегда мы более склонны надеяться на авось и отвечать на вызовы времени напряженно-парализующим, подпольно-экзистенциальным ожиданием, бездвижностью, яростной критикой и решительностью… но лишь в эмоциях и переживаниях, в мыслях и фантазиях, в лучшем случае – в разговоре. Но если взглянуть на прогресс человечества шире, в свете больших исторических интервалов, взглянуть трезво и серьезно, то восхождение человека и по пути свободы, и по пути разума, и по пути улучшений условий своего существования совершенно очевидно.

Говоря о будущем гуманизма с абстрактно-теоретической точки зрения, можно обратиться к некоторым принципам математического моделирования, применяемым сегодня в эволюционной биологии и демографии.[23] Дело в том, что и в первом, и во втором случае изменение этих сверхсложных биологических и социальных систем с высокой степенью точности укладывается в формулы гиперболического роста. Такая экстраполяция правомерна прежде всего потому, что гуманизм как отражение гуманности, человечности человека связан с самой его сущностью, в том числе и с принципами самосохранения и репродукции человеком самого себя, что собственно и составляет содержание демографических процессов. В этом смысле гуманность, особенно если она связана с социальной рациональностью, – индикатор жизненного тонуса человечества. Повышение или понижение её уровня – показатель благополучия или беды, расцвета или заката цивилизаций, их подъёма или кризиса.

Грубо говоря, особенность гиперболического роста – его переход от крайне медленного горизонтального развития к взрывному вертикальному, устремляющемуся в бесконечность. В нашем случае, соответственно к биотическому и демографическому взрыву. Но, как установлено, для обоих этих случаев в определённой точке вместо взрыва наступает фазовый переход, и модель развития резко меняется, выражаясь практически горизонтальной линией. Для земной биоты это связано с появлением человека как своего рода бифуркационного сингулярного фактора, резко – по масштабам биологической эволюции – изменяющего законы органической эволюции, точнее действующего на них в качестве возмущающего фактора, накладывающего на биологические – иные, связанные с ним самим закономерности развития и взаимодействия с живой и неживой природой. В случае демографического роста причины наступления фазового перехода[24] и в этом смысле стабилизации численности населения земного шара объяснить гораздо труднее, чем констатировать. Так, население Европы практически стабилизировалось. Заметно снижение темпов роста народонаселения в Китае и т.д. По мнению С.П. Капицы, одна из причин стабилизации – вступление человечества в информационную эпоху. К этому, на наш взгляд, следует отнести достижение обществами Запада зрелой демократии, высокого качества жизни, компенсирующего необходимость более высокого уровня рождаемости увеличением средней продолжительности жизни.[25] Иначе говоря, во благо человека и общества при возникновении новых рисков и вызовов, связанных с любой новацией, собственно культурные, гуманизирующие факторы жизнеподдержания человека имеют тенденцию замещать биологические. Но как бы там ни было эта фаза глобального демографического перехода либо совпадает, либо вплетается в него в качестве одной из детерминант фазы глобального гуманистического перехода.

С одной стороны, сам по себе он лежит в основе стабилизации численности населения Земли, снимая одну из наиболее болезненных глобальных проблем, с другой – является причиной стимуляции процессов гуманизации. Иначе говоря, мы имеем здесь то, что биологи называют процессами с положительными обратными связями.

Конечно, в будущем не исключены периоды взрыва человеческой агрессивности, неразумия и деструктивности, попрания принципов гуманизма, даже войны цивилизаций и срывов во времена дикости и забвения человеком человеческого, его цивилизационного «обморока». Но у человека есть память и способность накапливать опыт, стратегическая и адаптационная способность изменяться во имя более достойного существования. Поэтому надежд на преобладание человеческой разумности, конструктивности и любви к жизни всё-таки больше. Тем более что завоевания человечности в мировой культуре очевидны, многогранны, объективны. Поэтому есть все основания с уверенностью говорить о необратимости гуманизма как социального и духовного движения современного мирового сообщества, о его перспективности и дальнейшем прогрессе.



--------------------------------------------------------------------------------

[1] Бибихин В.В. Новый ренессанс, с. 23.
[2] Там же, с. 34.
[3] Там же, с. 34.
[4] Там же, с. 35.
[5] Там же, с. 39.
[6] Там же, с. 37–38.
[7] Там же, с. 257.
[8] Там же, с. 42.
[9] Там же, с. 42.
[10] Там же, с. 52.
[11] Там же, с. 44.
[12] Там же, с. 173.
[13] Там же, с. 256.
[14] Там же, с. 322.
[15] Сикорский Б.Ф. К вопросу о «социокультурном законе» современности (человек в научной и философской картине мира XXI века: Тезисы докладов и выступлений Всероссийской научной конференции (21–23 мая 1996 г). – Курск: КГПУ, 1996, с. 7.
[16] Herrick J. Humanism: An Introduction, р. 97. Точнее было бы сказать, что это был век и глубоких падений человека, и век небывалых подвигов его человечности, век, который, как кажется, с исчерпывающей ясностью показал безальтернативность гуманизма для желающего выжить и жить достойной жизнью человечества.
[17] Ibid, p. 97.
[18] Ibid, p. 99.
[19] Ibid, p. 100.
[20] Красиков В.И. Проблема философских оснований гуманизма // Гуманизм как теоретическая и практическая проблема XXI века, с. 75.
[21] Барулин В.С. Российский человек в ХХ веке. Потери и обретение себя. – СПб.: «Алетейя», 2000, с. 15.
[22] Игнатов А. Смелость без надежды. Этические выводы из судеб европейской культуры // Актуальные проблемы Европы. – М., 2000, № 2, с. 46–47.
[23] Капица С.П. Глобальная демографическая революция и будущее человечества // Новая и новейшая история. 2005, № 4. Дальнейшие размышления на тему будущего гуманизма в основном опираются на точку зрения, высказанную в этой и других публикациях С.П. Капицы.
[24] Начальный момент фазы глобального демографического перехода относят к 2000 г., когда население мира достигло 6 млрд. человек при максимуме скорости годового прироста населения в 87 млн. человек. В последующие годы стало наблюдаться снижение этой скорости, что при сохранении этой тенденции приведет к стабилизации населения Земли на уровне 10 – 12 млрд. человек.
[25] В этом отношении ситуация в России представляется аномальной. Сокращение численности населения происходит не в результате повышения качества жизни, а в результате его снижения, также как и вследствие повышения уровня социальной нестабильности при одновременном снижения уровня личной и социальной безопасности, распространения социальных болезней – от коррупции до бродяжничества, от роста детской беспризорности до усиления межнациональной и межрелигиозной напряженности.