Российское гуманистическое общество

www.humanism.ru

Глава 7.

ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ Л. ШЕСТОВА — ВНУТРЕННИЙ КРИЗИС РЕЛИГИОЗНОЙ ФИЛОСОФИИ В РОССИИ НАЧАЛА XX в.

Завершая рассмотрение взглядов наиболее характер­ных представителей русского религиозного идеализма XX в., остается выяснить основные аспекты мировоззре­ния Л. Шестова и его место в этом идейном течении.

Об отношении шестовских идей к идеям Бердяева и Булгакова можно сказать, что замкнутый на индивиде иррационализм и экзистенциализм Шестова ближе к по­зиции Бердяева. Булгаков, как философ всеединства, и Шестов, как адвокат «подпольного человека» и пропо­ведник отчаяния одинокой личности, находятся на про­тивоположных полюсах русского религиозного сознания первой половины XX в. Их удаленные друг от друга позиции — это крайности, показывающие диапазон рус­ского фидеизма. Выросшие из одного корня, они явили собой максимально возможную степень различия внутри единого религиозно-философского сознания закатываю­щейся самодержавно-империалистической эпохи России. Если системосозидающие усилия Булгакова были напра­влены на то, чтобы отыскать всеобъемлющее и спасаю­щее начало, которое он, усмотрев его в соловьевской версии Софии, стал защищать теоретически как теолог, практически как священник — и это было одним из спо­собов ухода от объективной реальности истории, — то Шестов пошел еще дальше в отказе от истин и ценно­стей действительной жизни. Ни сферы трансцендентного или «софийного», ни тем более земная действительность уже не могли служить ему опорой в повседневной и посюсторонней жизни — остались только одиночество перед богом и ничем не подкрепляемая вера в спаси­тельную силу абсурда, — и это был другой вариант бег­ства от мира. Нигилизм и отказ от исторической почвы человеческого существования были у Шестова столь откровенными, что заставили его балансировать на острие философского цинизма и скептицизма.

Л. Шестов — фигура, менее всего поддающаяся одно­значной оценке. Трудность такой оценки коренится по крайней мере в двух обстоятельствах. Первое — преоб­ладание скептико-иронической манеры изложения, как бы всегда дающей Шестову право отмежеваться от при­писываемых ему тех или иных «общих идей», и второе — весьма ограниченный объем достоверных сведений о на­чальном периоде его творчества.