Российское гуманистическое общество

www.humanism.ru

3. Неуловимое Я

 

3. Неуловимое Я

Между тем вопрос о качестве, содержании открывающейся здесь бесконечности остается. Не является ли она пустой, формальной, чем-то практически неуловимым, недостаточным и даже несуществующим в смысле своей фактичности, доступности, подобно фактам науки объективному анализу, эксперименту и т.п. В самом деле, если мысленно убрать из человека все содержание его сознания и тем более самосознания, то ведь и от Я ничего не останется? Вопрос этот интересовал и продолжает интересовать многих философов и психологов. Если человек понимается как Homo sapiens, человек разумный, то разум становится синонимом Я. В таком случае можно сказать, что разум человека оказывается той идеальной точкой отсчета, пересечением осей координат, якорем или стержнем, или, если позволительно так сказать, вешалкой, на которую «вешаются», «нанизываются» все наши интуиции, ощущения, мечты, мысли, словом, все то, что составляет содержание нашего внутреннего мира. Наше Я образует единство и единственность личности. При этом важно, что знания, информация, составляющая содержание этих « одежек» еще далеко не все. Дело в том, что мы [56]каким-то естественным образом, не сговариваясь признаем наше конкретное собственное Я высшей ценностью, смыслосодержащим точнее смыслонесущим центром, синонимом личности. Так, что оно не такое уже и пустое, и формальное. На наше внутреннее Я трудно указать пальцем, но именно его мы бережем и ценим более всего.

Человек почему-то не может не чувствовать, что его Я — это и есть то, с чем прежде всего и главным образом связывается его существование как личности. Потеря руки, ноги, некоторых внутренних органов не дает нам основания считать, что мы перестали существовать как люди. Только потеря человеком разума, своего личностного начала означает его фактическую смерть, прекращение человеческого существования.

Здесь возникает несколько любопытных вопросов. Например, человек в результате автомобильной катастрофы выжил, но полностью лишился памяти. Значит ли это, что наступила смерть одного человека, и мы имеем перед собой другую личность, другое Я? Не менее интересен и такой вопрос: если Я в человеке — это его ось, стержень, который только и делает человека личностью, то почему некоторые люди с такой охотой, даже с «радостной покорностью» (выражение Л. Шестова) готовы отказаться от своего Я, раствориться в нирване, в Боге, в воле начальства и даже в стакане водки?

На первый вопрос я склонен ответить утвердительно. Да, человек по тем или иным обстоятельствам начинающий обретать и созидать свой внутренний мир с нуля — это уже другой человек, пусть даже его имя и фамилия не изменились. В том же теле возникает другое Я, другая личность. Но ответ все еще кажется не полным. Допустим, мы очистим Я от всякого содержания, освободим его от внутреннего мира. Что тогда от него останется? Будет ли Я фактом? Нет. Будет ли оно добро или злом? Нет. Будет ли оно ценностью? Нет. Потому что ноль, пустое место, несуществующее не может быть ценностью. Так считают, хотя по-разному доказывают и выражают эту мысль представители большинства философских, психологических, религиозных и оккультных учений. Я же, судя по всему, принадлежу к меньшинству, поскольку думаю иначе.

 Когда мы умозрительно отделяем от Я самосознание, рождающееся на почве сознания, когда мы удаляем из Я акт рефлексии как акт сознания, то, действительно, кажется от Я ничего и не остается. Как невидимку можно видеть только одетым, так и Я появляется в облачении не-Я. Но если невидимку можно пощупать, то пощупать Я невозможно. Положение с доказательством реальности Я представляется настолько безнадежным, что остается признать, что никакого такого [57]особого Я не существует, а есть личность, обладающая уникальным содержательным сознанием и самосознанием; неповторимость ее обусловлена уникальностью времени и места рождения, уникальностью конкретных обстоятельств жизни, социальной, исторической и культурной среды, особенностями наследственности, спецификой отношения личности с собой и окружающим ее миром.

Но я задаю себе и такой вопрос: а почему это родился ты, которого ты сам и те, кто тебя знает называют Валерием Кувакиным, а не кто-то другой вместо тебя в когда-то случившийся момент чадозачатия или в какой-то иной, неведомый тебе или кому-то другому момент времени? И почему это ты абсолютным образом убежден в том, что каковы бы ни были исторические, культурные и любые другие обстоятельства твоей жизни, какова бы ни была твоя наследственность, задатки и способности, каковым бы ни было содержание твоего внутреннего мира, ты, названный Валерием, и родившийся в семье Кувакиных, был бы именно абсолютно тем же Я, а не каким-то другим Я? Моё Я могло стать каким угодно по своему информационному, социальному, нравственному и всякому другому содержанию. Но в каком-то особом трудно выразимом смысле человек на каком-то особом трудно указуемом, но исключительно важном уровне, на какой-то особо значимой глубине всегда остается именно тем, кем он всегда был, есть и будет вплоть до своей смерти, т.е. до смерти своего Я, если, конечно, таковая произойдет. Человеческое Я — неизменность в изменчивом мире. Внутренний мир человека способен радикально трансформироваться, преобразиться, рухнуть в мгновение, пелена с глаз человека может быть сброшена и мир предстанет иным. Но его Я будет все тем же в корне своем, в своей сути.

Есть, насколько я понимаю, только одна идея, точнее миф, который достаточно просто объясняет несводимость личности как Я к ее миру. Он связан с идеей предсуществования всякого Я. Согласно этому мифу, оно предсуществует в вечном божественном лоне в качестве божественной идеи или замысла относительно каждого из нас. В какой-то момент Я появляется на свет по неизъяснимой воле Бога, облаченное в земную плоть и во все остальное, во что суждено ему будет облачиться. Значит Я вечно.

Кто-то принимает такое объяснение, кто-то нет. Я не могу принять его по двум основаниям. Во-первых, здесь происходит подмена (пусть из благих побуждений) реальности Я идеей Божьего замысла. Если Я — это Я, то мое Я — это не божественная идея и не божественный замысел, сколь бы лестным и заманчивым ни было обрести такой статус. Во-вторых, я сомневаюсь в достоверности идей божественного [58]предсуществования человека. Это допущение невозможно мыслить ясно и рационально, оно не поддается никакому разумному доказательству и объяснению, оно не самоочевидно. Кроме того, я сомневаюсь в существовании Бога. Более того, если взглянуть на весь этот текст и мои рассуждения, легко заметить, что я сам все еще иду к человеческому Я, в том числе и к своему собственному и потому все еще не обрел достаточных свидетельств своего собственного существования. Разве может нечто проблематичное высказывать столь сильные, выходящие за рамки очевидного утвердительные суждения?

В этих словах, конечно, есть доля иронии. Но за ней стоит вполне серьезная проблема ответственности. Речь идет о поисках Я, о самоидентификации. Негативные последствия поспешного решения могут быть не только унизительными для всех сторон, но и непоправимо бедственными. В поисках самоопознания (кто же идентифицирует Я, если по условиям задачи мы отделили его от всего внешнего и внутреннего мира?) мы можем вспомнить о таком факте: никто из нас не помнит своего рождения как земного человека или человека разумного. Это можно истолковать и как залог или намек на то, что « изнутри», для самих себя мы не имеем начала (оно нам не дано или не дается). Получается, что мы как бы безначальны, регрессивно вечны, так как, возможно, были всегда. И мы есть, а возможно, будем всегда, поскольку неизвестность, « беспамятство» обрамляет нас как со стороны рождения, так и со стороны смерти — величайшей неизвестности нашего существования.

Но можно сказать и иначе: раз мы не помним своего рождения, то его и не было, следовательно нас, судя по всему, нет и не будет. Иначе говоря, Я — это фантом. Между тем последнему утверждению противоречит переживание личностью реальности её Я, как самоочевидности, хотя извне, для других оно и может казаться несуществующим. Уместно в этой связи вспомнить и категоричное заявление Н. Бердяева: «Личность рождается не от отца и матери». Трудно сказать, откуда ему это стало известно, но я всегда чувствовал, что здесь что-то есть, с какой бы любовью и благодарностью мы ни относились к своим родителям. Как говорилось выше, несомненный факт возникновения Я на почве сознания вместе с актом самосознания подталкивает к выводу о том, что появление Я связано с рефлексивным актом сознания, достигшего определенной зрелости и достаточно богатого по своему содержанию. Но я намеренно употребляю слова « возникновение» и « появление», а не рождение или порождение. Не думаю, что у одного меня имеется стойкое ощущение того, что Я только и ждет нужных ему [59]условий и обстоятельств, чтобы заявить о себе. Я как будто уже всегда есть. Есть целиком, а не наполовину или одну треть. Легко назвать не явившееся, но уже всегда и целиком существующее Я потенциальным. Хотя и это уже кое-что. А то, что помогает, создает условия для проявления чего-то не является, по сути, творцом проявившегося, возникшего. Поэтому таким творцами трудно признать даже сознание или акт рефлексии.