8. Я и мой мир: проблема общения
8. Я и мой мир: проблема общения
То, о чем я хочу сейчас рассказать, значительному числу моих собеседников обычно кажется либо чуждым и пугающим своей «беспринципностью», либо тривиальным, само собой разумеющимся, даже и не требующим каких-то размышлений. Мне же самому, не без помощи некоторых философов (в частности, Л. Шестова и В. Розанова) и собственного опыта жизни, вопрос этот представляется важным, новым, в чем-то даже ценным для многих из нас. На первый взгляд речь идет о простых вещах: об отношениях между мной как личностью (или субъектом) и моим миром, [67]мировоззрением (или предикатом, если употреблять терминологию, принятую в формальной логике.) Естественно напрашивающийся ответ на вопрос: об их отношениях гласит: мое мировоззрение и есть мое Я. Каков Я, таково и мое мировоззрение. И наоборот: человек — это его мировоззрение.
Людей без мировоззрения не бывает, а говорить о каких-то отношениях между мировоззрением и его субъектом просто бессмысленно, так как здесь имеет место единство, нерасторжимость и, если угодно, искренность и гармония: ведь если я только и буду врать себе или себя обманывать, то просто не выживу ни психически, ни биологически.
Все это, безусловно, так. Но справедливо по отношению не более чем к какому-то безмятежному или поверхностному, мгновенному во времени и весьма ограниченному по проявлению состоянию между Я и его внутренним миром. Все резко изменяется, если по тем или иным причинам (новый жизненный опыт, познание чего-то важного и ценного, духовное потрясение, личная катастрофа или открытие в себе новых возможностей, невероятный успех или горе и т.д.) единство между Я и содержанием его сознания теряется. Инстинктивная жажда психической, интеллектуальной, эмоциональной, нравственной, политической и иной безопасности, защищенности Я мировоззрением (ведь мой мир — это буфер между Я и всем остальным миром вокруг меня!) начинает срабатывать автоматически. Возможные мировоззренческие потрясения или дискомфорт обычно сглаживаются консерватизмом нашего мышления, дозированием принятия нового и отказа от старого в своем мировоззрении. Естественное «тождество» между Я и его мировоззрением обеспечивается перестройкой или изменением последнего по частям, как правило, бессознательно. Я редко замечает процесс, который называется духовной эволюцией. Только ретроспективно легко обнаружить как сильно мы изменились, т.е. как сильно изменилось наше мировоззрение. Если же человек по своему характеру, стилю мышления и типу нервной деятельности, словом, по « природе» консервативен, то эти изменения между ним и его мировоззрением могут и не случаться, а само мировоззрение не впустить в себя ничего ему противоречащего. Но это только один, может быть, и самый благополучный вариант в весьма широком спектре событий, имеющих место между Я и его внутренним миром. Он благополучен потому, что никакого особого расслоения между субъектом и предикатом не происходит, и потому само Я остается достаточно тепло закутано своим миром. Закутанным так, что безмятежно посапывает в нем, точно младенец в теплой кроватке. Вместе с тем консервативный индивид в определенном смысле [68] уязвим и хрупок. Если обстоятельства резко изменились и оказывают на него давление, а он не в состоянии «поступиться принципами», то это может закончиться психическим сломом или просто гибелью человека.
Говорить об отношениях между личностью и ее мировоззрением было бы излишне, если бы не существовало по меньшей мере двух очевидных фактов: (1) радикальная перемена убеждений и (2) фанатизм или одержимость идеей, учением, верованием и т.п. И первое, и второе указывает на отсутствие или иллюзию автоматического неразрывного единства и тождества между Я и его внутренним миром. Первое свидетельствует как о внешних факторах перемен, так и о специфической активности Я, которое в определенных случаях резко и даже неожиданно способно сбросить с себя прежние убеждения, считая их по разным причинам неприемлемыми и принимая иные, ранее ей неизвестные или отвергаемые.
Перемена убеждений может переживаться и как острый дискомфорт, и как окрыленность, свобода, и даже, потрясение, и как обретение покоя, и как обретение возможностей, чреватых риском и катастрофой. Но в любом случае имеет место некая динамика, акт свободы на фоне сдвига между Я и мировоззрением. Некоторые философы считают этот факт исключительно важным доказательством автономии и свободы Я относительно любого конкретного мировоззрения, приоритетности первого по отношению ко второму. Хотя эта точка зрения уже есть некоторое мировоззрение, за ним скрывается не столько нигилистическое отношение к идеям и мировоззренческий релятивизм, сколько усилие обнаружить специфическое бытие человеческого Я, личности, безотносительной к какой-либо идее или убеждениям. Есть и еще одна, открывающаяся в этой связи перспектива. Если Я уникально и единично, а мировоззрений, точнее составляющих его идей, грубо говоря, сколько угодно (причем очень разных, чаще всего конкурирующих и даже несовместимых), то ценностный центр тяжести естественно переносится с мировоззрения на Я как на нечто жизненное, важное и первостепенное. С уяснения этого обстоятельства открывается возможность настоящего различения между личностью и идеей, т.е. ее непосредственным миром. С этого, по сути, начинается или может начаться не инстинктивный и стихийный, а сознательный, осмысленный и целеустремленный и главное — свободный поиск человеком наиболее достойных для него отношений между глубинной его ценностью и сущностью как личности и идеями, нормами, идеалами, принципами, убеждениями, которые она принимает как свои собственные. Но «зазор» между Я и мировоззрением оказывается особенно [69]необходимым, потому что идеи, бытующие в измерении нашего Я, отнюдь не пассивны. У них есть своя логика, даже психология, своя активность. Они амбициозны, непререкаемы и властны, всегда чего-то требуют от нас, они всегда готовы отвергнуть любые другие идеи. Они: хотели бы безраздельно господствовать в нашем сознании и в самом нашем Я не только тотальным, но и тоталитарным образом, т.е. определяя и предопределяя все мысли, решения и действия личности. Пожалуй, единственное, что противостоит здесь тоталитаризму идей — это; дистанция свободы между ними и личностью.
Может показаться, что речь идет о так называемой критичности человека, решающей проблему коррекции нашего мировоззрения и предохраняющей нас от ошибок и догматизма. Но все гораздо сложнее и серьезнее. Поле деятельности критичности и методы ее реализации суть пространство и методы содержания сознания, т.е. человеческого мира. Одни идеи она проверяет другими идеями или их практической реализацией. Сама динамика мировоззрения обращена здесь во вне. Для критичности важна истинность, соответствие наших идей действительности или неким абстрактным стандартам истинности. Критичность не интересуется мной, она интересуется содержанием моего мира, хотя и коренится во мне как одно из более или менее развитых моих качеств. Вместе с тем вопрос об отношении между Я и его мировоззрением — это прежде всего внутренняя, глубинная проблема личности, именно в ее рамках решается судьба моей свободы и безопасности, возможности свободной реализации естественно присущих мне стремлений к жизни, истине, справедливости, добру, красоте, силе и т.д. Феномен фанатизма, одержимости идеей —это уже крайний, абсолютно очевидный случай власти идеи над человеком, власти, которой уже недостаточен один, покоренный ею человек, но которая хочет распространить свое господство на возможно большее число других людей с помощью фанатика, раба этой идеи. Мы говорим о гипотетических зомби, но сколько вокруг нас не столь запущенных, крайних форм рабства у идей, убеждений, веры? Мы не замечаем того, что постепенно и неизбежно рискуем быть и часто бываем рабами наших мыслей, чувств, потребностей, влечений, желаний... Истинная, глубинная свобода нашего Я постоянно находится в зоне риска. А если бы мы умели устанавливать, контролировать и управлять тем, что было условно названо дистанцией свободы?..
Однако уже само уяснение этой картины и этого риска дает нам шанс быть не просто критичными, но и более осмотрительными, раскованными, собранными, зоркими, внимательными, легче мобилизуемыми и мобилизованными в нелегкой и непрекращающейся ситуации [70]сохранения своего Я, свой идентичности от власти идей. Это сохранение и безопасность нужна личности, конечно же, не во имя самоизоляции, равнодушия, апатии, безразличия, бегства или безыдейности (бездуховности), а во имя более богатой и плодотворной жизни, в том числе и с помощью идеи, знания, своего внутреннего мира, который является внутренним с точки зрения внешнего мира и, возможно по отношению к моему телу, но внешним по отношению к моему Я. Впрочем, слова « внешнее» и « внутреннее» теряет здесь всякий смысл. Так открывается высоко значимая и сложная, но так мало освоенная область отношений между Я и его миром. В этой области есть своя психология, правила и бесправие, любовь и ненависть, дружба и соперничество, гармония и хаос, свобода и рабство и многое другое, что внутренним, невидимым извне образом определяет поведение человека, всю его жизнь. Но коль скоро мы установили различия между личностью и ее мировоззрением, сам факт отношений между ними, то после этого легче увидеть и другое: ценностный приоритет, приоритет жизни, существования принадлежит Я, а не его миру. И потому так важно различать, говорю ли и живу Я как личность или идея раздвигает мои губы, ворочает моим языком, превращая меня в свое орудие; движет ли мной свобода моего Я или « железная» логика теории, для которой и мое Я, и все человечество лишь доказательство и демонстрация ее истинности. Возможно, из этого наблюдения должна вырастать методика и практика специфического просвещения и воспитания, какая-то гуманная и осторожная психотехника по выработке адекватных отношений между личностью и ее внутренним миром. Но поскольку ничего такого пока нет[1], оптимальным или во всяком случае не лишним будет установление «почтительной дистанции», диалога, «танца» между личностью и ее мировоззрением. Нелишним для каждого из нас было бы установление дружбы, здоровой состязательности, может быть, даже равенства и паритета между Я и его внутренним миром. Но все это при одном непременном условии: личность обладает или должна обладать правом решающего голоса, она должна обладать правом вето и правом абсолютного авторитета по отношению к любой идее или своему собственному мировоззрению. Наконец, в сфере этих отношений она [71]должна обладать свободой или тем, что несколько архаично звучит как свобода совести, т.е. неотчуждаемым правом человека иметь мировоззрение, иметь право защищать его законными по отношению к другим средствами, иметь право отказываться от своего мировоззрения, иметь; право свободно принимать или не принимать любое иное мировоззрение. Это не означает права не быть ответственным за поступки, совершенные по ранее принятому им убеждению, но впоследствии перемененным на другое. Не мировоззрение отвечает за меня (хотя ему все время этого только и хочется), а личность, принимая его, отвечает за; все вытекающие из него последствия.
Возможно, наиболее корректным словом для характеристики личности в ее отношении к своему внутреннему миру будет слово: «носитель». Я — носитель своего внутреннего мира. Человек носит его в себе. Но вопрос «как ношу?» остается. Ношу ли, как ярмо на шее или, как рыцарские доспехи?
Различить, понять качество отношений между личностью и ее мировоззрением исключительно важно, поскольку речь идет о самых глубоких, сущностных структурах и состояниях человека. Как бы мы: ни ценили нашу внешнюю свободу, но человека нельзя считать рабом,; если он, лишаясь внешней свободы, сохраняет внутреннюю свободу и достоинство. В этом смысле он существо мета — т.е. сверх- или нефизическое, и потому пока он живет в земном мире ему удается избежать абсолютной зависимости от него. Но если есть различие между человеческим Я и его миром, то быть может наше Я мета-, т.е. сверх- или непсихично, подобно тому, как психично точнее идеально, но не физично наше сознание и форма бытия реальностей нашего внутреннего мира? И кто знает, что является залогом нашей глубинной безопасности и свободы: возможно это само качество Я как метафизической и метапсихической, но вместе с тем естественной и посюсторонней сущности?
Тем не менее различие между Я, личностью и ее мировоззрением установить сложнее, чем различить характер связей между физическим и психическим. Ситуация осложняется тем, что во-первых, мы практически всегда уверены, что наше мировоззрение — это именно наше, собственное, родное мировоззрение, почти или просто синоним нашего Я, настолько прочно способно прирасти первое ко второму. Во-вторых, мировоззрение, которое мы почему-то считаем нашим, со своей стороны, не дает нам никаких специфических доказательств (т.е. отличающихся от доказательств других мировоззрений), что оно родное нам и близкое, наилучшее из всех и что оно не покушается на личность, не угрожает ей и т.п. Напротив, все они только и умеют, что [72]восхвалять своего носителя, а если им указать на существование других, противоположных по своему смыслу, они и здесь будут говорить одно и то же: то (или те) мировоззрение ошибочно, ложно, несправедливо, несостоятельно, вредно для человека и т.д. Однако если спросить у своего мировоззрения, а почему же вот этот или другой носитель вредоносного мировоззрения не только жив, но и выглядит вполне приличным, розовощек, оптимистичен, считает себя свободным и порядочным человеком, то единственное, что может ответить нам на это наше мировоззрение (если не промолчит оскорбленно), так это то, что благополучие носителя иного мировоззрения лишь иллюзия, а сам он — не более чем зомби или ходячий труп. Заверения и никаких убедительных, рациональных, конструктивных или инструментальных критериев для того, чтобы мы могли предпринять объективную и независимую экспертизу наших взаимоотношений с нашим же мировоззрением, оно нам не дает.
В-третьих, и самой личности здесь похвалиться пока что и нечем. Она проявляет здесь удивительную беспечность, слепое доверие к тому, что она безо всяких существенных критериев, практически бессознательно, автоматически и незаметно для себя принимает как внутренне свое, родное, как нечто более важное и ценное, чем одежда или кожа своей плоти. Подчеркну еще раз. Речь идет не о критичности и сомнениях в отношении той или иной идеи или мировоззрения, а о безопасной дистанции между Я, личностью и ее собственным мировоззрением. Здесь никакого зазора обычно нет. Может быть, поэтому мучеников, жертв, героев и фанатиков идеи всегда больше чем садистов и мазохистов? Исторически это легко объяснимо: современный уровень отношений между личностью и обществом таков, что мировоззрение человека формируют практически принудительно, а со стороны субъекта оно принимается бессознательно. Тем не менее, в условиях, когда ни мировоззрение, ни его носитель не предоставляют очевидных доказательств того, кто в отношениях между ними раб, а кто хозяин, столь важно хотя бы установить почтительное расстояние, просвет свободы, разума и осознания (точнее самосознания) между Я и его убеждениями и выработать привычку если не все время вопрошать о своих взглядах, то все время быть готовым к этому, все время поглядывать на них как бы со стороны, точнее со всех сторон. Но прежде всего нужно увидеть сами эти отношения. Для этого неплохо было бы различать между субъективными (психическими, логическими, инстинктивными и т.д.) содержаниями мировоззрения и объективными, в смысле относящимся к миру природы, общества, нашей плоти и т.д. Далее не мешало бы дать каталог возможных типов отношений между личностью и ее [73]воззрениями. Диапазон этих отношений обширен и полярен: не одном его полюсе — свободное, ответственное, достойное и самостоятельное отношение Я к своему мировоззрению, предполагающее признание ценности и жизненного приоритета Я, сомнение, скепсис, иронию, воздержание, осмотрительность и осторожность, быстрое реагирование и состояние достаточной обороны и вместе с тем знание содержания « своих» идей их « психологии» и конкретных возможностей, на другом — рабское, зависимое, безотчетное, некритичное, пассивное, безответственное, трусливое и сумеречное, по сути, безличное состояние личности перед абстрактным и фактически бесчеловечным сонмом вселившихся в него идей, верований и убеждений.
Между этими полюсами бесчисленные комбинации отношений между человеком и его миром, отношений, полных побед и поражений, полифонии и какофонии, гармонии и хаоса, удач и несчастий, свободы и рабства той или иной стороны.
Нам еще предстоит касаться этих взаимоотношений. А пока что я завершу этот анализ указанием на то, что оценка самой динамики между личностью и ее мировоззрением, и самого факта перемены убеждений имеют довольно широкой разброс. Некоторые полагают, что перемена мировоззрения, переоценка ценностей — это измена человека самому себе и своим единомышленникам, другие не видят в этом ничего преступного и даже не задумываются и не обеспокоены этим, третьи испытывают при этом внутреннюю драму, переживают это событие как неудачу, поражение, ошибку и заблуждение, в котором они столь долго пребывали, четвертые, напротив, видят во всем этом успех, свидетельство внутренней активности Я, его свободы, его разумности, рефлексивности, поиска, смелости и приоритетности личности по отношению к любой идее. Но при всем этом не является ли наше Я, наше глубинное личностное начала внутренне статичным, неподвижным даже тогда, когда проявляет свою активность внешним образом: меняя мировоззрения или отчаянно цепляясь за однажды избранное и отталкивая все сколько-нибудь иные? Попробуем прояснить этот вопрос.
[1] К этому приближается теория и практика светского образования в Нидерландах. В его основе лежит идея обучения ребенка гуманным и рациональным способам самоопределения. (См.: Тилман, Роб. Светское образование в Голландии // Здравый смысл. № 3, 1997, с. 76-84). В этом же русле работают и психологи экзистенциально-гуманистической школы (А. Маслоу, К. Роджерс и др.).