2.6. Творчество – сущность этики богочеловечности
Когда большинство исследователей творчества Н. А. Бердяева утверждает, что его философия религиозная, то очень легко соблазниться ответом относительно этики Н. А. Бердяева, определив ее также – религиозной. Но это было бы сильным упрощением проблемы, так как этика Н. А. Бердяева – это сплав многих этических традиций. Главной при этом является именно гуманистическая, поскольку собственно религиозный аспект этики Н. А. Бердяева не составляет сути содержания его этики. Трансцендентное является скорее фоном и сверхзадачей нравственной жизни человека, тогда как сущность этической жизни связана с самим человеком, погруженным в мир объективации и борющимся за творчество, «расколдовывающее» этот мир объектов. Сущность этического роста видится философу в переходе человечества от этики закона к этике искупления, спасения и любви и далее к этике свободы и творчества. Именно две последние идеи составляют этос его морали.
Философия Н. А. Бердяева насквозь этична. Настоящая философия, по его мнению, «которой действительно что-то открывается, есть… та, которая мучится смыслом жизни и личной судьбы».[1] Это философия персоналистическая и, как признается сам Н. А. Бердяев, весьма редкая. Она испытывает не безликую любовь «к добру, отвлеченной идее, а любовь к личности, к конкретному живому существу», «к человеку в Боге»,[2] что позволяет ему указать, что персонализм есть любовь к ближнему. «Адресная», а не всечеловеческая любовь к человеку есть первейшее требование персонализма, отличающее его, по мнению Н. А. Бердяева, от отвлеченной любви гуманизма к человеку вообще. Он хочет быть более гуманным, чем гуманист, абсолютно человечным в своем внимании к судьбе каждого человека. Вся телеология философии Н.А. Бердяева имеет своим содержанием и целью достижение блага единичной, неповторимой личности, пусть даже это благо обретает не совсем обычные для этики формы. В первую очередь, этими благами становятся у Н.А. Бердяева свобода и творчество. Именно они позволяют человеку достичь того качества и той высоты, которые ему приличествуют как существу духовному, отмеченному знаком богочеловечности.
Николай Бердяев, как выше уже не раз отмечалось, постоянно подчеркивал, что высшее достижение человека состоит в его свободе: «Несвободные не нужны Богу, не входят в божественный космос… Свобода – религиозная добродетель. Несвободный, раб не может войти в царство Божье, он не сыновен Богу и подчинен низшим сферам».[3] Уже отсюда следует, что приоритетной добродетелью человека является именно свобода: «Творчество не детерминировано, оно всегда есть творчество из ничего, т.е. из свободы…».[4] Свобода и творчество неразрывны. Свобода и творчество есть послушание Божьей воле, раскрытие божьей идеи о человеке. Но, как и формально понятая свобода, ложное творчество «не во имя Божье, а во имя свое… создает призрачное, лживое бытие, творит небытие».[5] Свобода – это первый элемент творчества, благодаря которой возможно сотворение нового, ранее не бывшего. Второй элемент творчества, согласно Н. А. Бердяеву, – дар и связанное с ним назначение человека. И, наконец, третий, – «элемент сотворенного уже мира, в котором и совершается творческий акт…».[6]
Разумеется, свобода – реальность более широкая, выходящая за рамки этической проблематики, особенно в своем генезисе, но ее миссия быть высшей добродетелью, ценностью, самой энергией добра. Сущность добра Н. А. Бердяев видел в творчески-свободном соединении человека с Богом, в обожении человеческой природы. «Свобода личности не есть ее право… Свобода личности есть долг, исполнение призвания, реализация Божией идеи о человеке, ответ на Божий призыв. Человек должен быть свободен, не смеет быть рабом, ибо должен быть человеком. Такова воля Бога», – пишет он в работе «О рабстве и свободе человека».[7] Человек должен каждый раз творить добро, потому что в его распоряжении нет заранее готового «нравственно-должного выхода» из возникающих моральных конфликтов.
Обязательство религиозно-гуманистической философии творить нового человека и новую жизнь заставляло Н. А. Бердяева формулировать решительные императивы: «Человек обязан быть дерзновенным, дерзновением воли стяжает он благодатные дары Духа».[8] Однако при этом он сознавал, что нет такой онтологии, которая бы объяснила, откуда у человека берется свобода, откуда у него сила для осуществления ценностей, т.е. творчества. Он полагает, что объяснение творческой природы человека нужно искать в новой антропологии богочеловечности, указывающей на равенство Бога и человека, предполагающей, что основой «самобытно-свободной природы человека, способной к творческому откровению»[9] является человекоподобие Бога. По его мнению, творчество – это «обнаружение избыточной любви человека к Богу, ответ человека на Божий зов, на Божье ожидание».[10] Творчество имеет огромное значение в обожении, преображении человека и его нравственной жизни. Оно есть не только освобождение от рабства, но и освобождение для человека, оно есть восхождение от мира к Богу в бесконечном времени к вечности. Поэтому Н. А. Бердяев утверждает творческий нравственный императив: «Творчество и творческое отношение ко всей жизни есть не право человека, а долг и обязанность человека».[11]
Каким же образом понимает Н. А. Бердяев творчество как главный способ проявления этой богочеловечной дерзновенности? Таких способов, в принципе, два. Первый, положительный, – это творчество новых человечных, истинных, разумных, прекрасных и благих реальностей, ценностей новых и вечно молодых, как он говорит в своей работе «О назначении человека». Второй, деструктивный, – это разрушение, деобъективация неподлинного мира, мира объективированных – в результате ложно направленной свободы – понятий сознания, ставших миром необходимости и несвободы, миром «больного» бытия. Творчество в последнем случае связано с освобождением от «рабства у мира» в ходе творческого «расширения сознания», одухотворения действительности. Мыслитель уверен, что творить, находясь в постоянном чувстве осознания своей греховности, или исключительно в состоянии смирения, невозможно: творчество означает переход человека в иной план бытия.
Идея творчества составляет одну из существенных особенностей бердяевской концепции гуманизма, поскольку оно оценивалось как проявление величия личности, высший способ ее самореализации. Кроме того, Н. А. Бердяев сознательно и целеустремленно ассоциирует творчество с божественным творчеством, с самим творением мира. Он утверждает, что мир твориться не только Богом, но и человеком, «он есть Богочеловеческое дело».[12] Свободным творчеством уподобляется человек Богу, делая отношения с ним двунаправленными, активными, преображающими и очеловечивающими действительность. Наконец, креативность как единство способности к творчеству и сам результат творческого акта связано с бердяевской идеей «христологической антропологии». По мысли Бердяева, «новая христологическая антропология должна открыть тайну о творческом признании человека и тем дать высший религиозный смысл творческим порывам человека».[13]
Идея активной человечности также дополняет и входит в «новый гуманизм» Николая Бердяева. Как существо свободное человек творит мир новых ценностей и развивается вместе с ним, преодолевая подавленность, приниженность. Для Н. А. Бердяева, творчество – это возможность возрождения человека, его освобождения и преображения. Главное при этом состоит в том, что человек свободен по отношению к добру «в смысле творческого соучастия в деле Божием».[14] Под творческой активностью духа философ понимал реальное изменение мира и человеческих отношений, создание нового бытия. Творческий акт – это прорыв из царства необходимости в царство свободы, разрыв цепи детерминации, когда все возможно и все реализуется. Творческий акт – это, по его словам, «восьмой день творения»: «Подлинно новая жизнь твориться… тем, что он (человек – А.К.) изнутри излучает из себя благодатную, преображающую творческую энергию».[15] В творчестве раскрывается то, чего нет в природе – мир раскрывает последнюю и сокровенную реальность. Творчество, таким, образом, является для философа универсальной этической категорией, способствующей продвижению человека к глубинной смысложизненной самореализации. Делом своей жизни, как и жизни человечества в целом, Н.А.Бердяев считал прорыв к подлинному – духовному – уровню бытия: «Цель жизни – в возврате к мистерии Духа, в которой Бог рождается в человеке и человек рождается в Боге».[16] Среднему человеку, сознавал философ, познание подлинной реальности через акт свободы и творчества кажется чем-то запредельным, невозможным, фантастическим и даже страшным, однако, по мысли Н.А.Бердяева, это не означает, что такой возможности не существует вовсе и что человеку не нужен подвиг свободы. Понимая, насколько максималистскими, романтическими и нереальными выглядят его философские интуиции и экспрессии «со стороны» (что вызывало у него глубокие чувства горечи и печали),[17] он, тем не менее, искал средств «доказательства» не в логике и «системе», а в еще большей открытости и искренности, в проникновенности, в апелляции к глубинным качествам и чувствам человека, к его «метапсихологии». И одним из главных, если не главным таким глубинным уровнем, на котором он закладывал фундамент своего нового гуманизма, была Богочеловечность как источник «чистой духовности и чистой человечности».[18]
Процесс воплощения «чистой человечности» – это экзистенциальная революция, протекающая в глубинах человеческого духа, это революция духа, духовной культуры, прежде всего. Все остальные революции реакционны, считал он. Только революции в системе фундаментальных ценностей, в результате чего человек возрастает и внутренне обогащается, совершенствует свое качество в состоянии оказать благотворное влияние на усилия, направленные на создание общества свободных людей. Это революция, предполагающая изменение исходных установок, мировоззрения человека, приведёт, верил Бердяев, к разрушению ложной картины мира. И это изменение осуществляется благодаря творческому усилию человека, соединенному с действием Бога. По сути, это была духовно-просветительская программа изменения человека и общества.
Николай Бердяев никогда не стремился свести пафос этики творчества к конкретным социально-политическим программам и реформам даже тогда, когда увлекался марксизмом и социализмом. И в этом созвучие его идей с современным гуманизмом, заявляющем о неидеологическом и трансполитическом характере этого мировоззрения и области культуры. В «Самопознании» он признавался, что никогда не был ни политическим деятелем, ни политическим публицистом: «…Я был моралистом, защищавшим свою идею человека в эпоху, враждебную человеку… для меня экзистенциальная философия была лишь выражением моей человечности, человечности, получившей метафизическое значение».[19]
Примечания
[1] Там же. С. 41.
[2] Там же. С. 151.
[3] Бердяев Н.А. Смысл творчества. С. 143. Это «отлучение» верующих, но не свободных или духовно рабских, от царствия Божьего, мягко говоря, не гармонируют с духом гуманизма. У Бердяева ведь не было и не могло быть никакого права или полномочий посылать людей в ад.
[4] Бердяев Н.А. Метафизическая проблема свободы // Путь, 1928, № 9. С. 59.
[5] Бердяев Н.А. Философия свободного духа. С. 211.
[6] Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики. С. 136.
[7] Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека. С. 467.
[8] Там же. С. 16.
[9] Бердяев Н.А. Смысл творчества. С. 92.
[10] Бердяев Н.А. Спасение и творчество (два понимания христианства). – В кн.: Бердяев Н.А. Смысл творчества. С. 654.
[11] Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики. С. 141.
[12] Бердяев Н.А. Творчество и объективация. С. 507–508.
[13] Бердяев Н.А. Смысл творчества. С. 325.
[14] Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики. С. 48–49.
[15] Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого. С. 230.
[16] Бердяев Н.А. Самосознание. С. 566.
[17] Жалобы философа на то, что его плохо понимают, на то, как неимоверно трудно донести до читателя свои мысли и чувства, являются рефреном его экзистенциалистского дискурса.
[18] Бердяев Н.А. Самосознание. С. 564.
[19] Там же. С. 467.