Российское гуманистическое общество

www.humanism.ru

IV. Homo Humanus —Человек Человечный

1. Гуманистическое мировоззрение

У меня нет возможности (да в этом и нет необходимости) давать даже общую характеристику тем содержательным мировоззренческим формам, о которых я упоминал выше, т.е. например, религиозным, эстетическим и др. Моя задача — прояснить смысл гуманистического мировоззрения и определить его положение во внутреннем мире личности.

Каждая содержательная форма сознания (мировоззрения) обладает своей спецификой, определяемой, главным образом, центральным предметом этого сознания: объективной истиной для научного мировоззрения, окружающей средой для экологического, трансцендентным или идеей Бога для религиозного и т.д. Для гуманизма таким предметом является не человек вообще или человек во всех своих проявлениях и содержаниях сознания, а именно человечность человека, а также — во имя демаркации и установления характера проявлений и возможностей человечности — внегуманность и антигуманность человека. Кроме того, у гуманизма есть еще одна специфическая черта, которая отличает его от всякого иного мировоззрения. Она связана с его особым расположением во внутреннем мире человека.

Можно сказать, что вокруг Я, глубинной сущности личности, ее сердцевины, смыслового, ценностного и жизненного центра лежит пространство, отделяющее и одновременно связующее этот центр с различными мировоззрениями, блоками сознания человека, объективным содержанием его внутреннего мира и далее миром внешним. Это пространство — самосознание и гуманизм как мировоззрение.

Графически это можно было бы представить себе в форме точки (Я), находящейся в центре концентрических окружностей, первая из которых означает сферу самосознания, вторая — область гуманистического мировоззрения, третья — философскую, нравственную, правовую, финансово-экономическую, политическую, экологическую, религиозную, эстетическую, научную, паранормальную и всякую другую компоненту единого многосоставного мировоззрения человека.

Гуманизм (первая мировоззренческая сфера), вытекающий из естественно присущей человеку гуманности, человечности, теснейшим образом связан с тем, что есть Я как таковое, т.е. человек как человек, его позитивная специфика, сущность и т.п. Строго говоря, личность как Я непосредственно окружена не мировоззрением, а самосознанием, [96] потому-то и мировоззрения способны обладать важнейшим для них признаком соотнесенности с личностью, рефлексивностью, ведь мировоззрения имеют дело не просто с Я, но с самосознающим Я, Я, обладающим, «облаченным» сферой самосознания. Они же (мировоззрения) одновременно базируются на этом самосознающем Я.

В целом это может выглядеть так:

1.Я.

2. Самосознание.

3. Гуманистическое и иные мировоззрения.

4. Область знания.

5. Объективная действительность.

Здесь, правда, возникает вопрос, который может поколебать весь ход моих рассуждений: почему гуманизм как мировоззрение, покоящееся на человечности человека, «окружает» Я и его самосознание? А как быть с внегуманностью и антигуманностью человека? Где их местоположение во внутреннем мире человека, как они соотносятся с Я, глубинным личностным началом?

Относительно внегуманности дело обстоит достаточно просто: внегуманность, как и все другие нейтральные качества человека, не составляет какого-то своего особого мировоззрения. В крайнем случае это может быть индифферентизм и равнодушие как мировоззрение, т.е., по сути, пассивность, устраняющая мировоззрение как отношение личности к миру, ее активность по отношению к окружающему и к самой себе.

Сложнее с бесчеловечностью. Очевидно, что на ее основе формируются соответствующие типы мировоззрений. В этом своем качестве бесчеловечность продуцирует нечто противоположное гуманизму, скажем, криминальное или садистское мировоззрение. Оно реально бытует во внутреннем мире субъекта такого мировоззрения, но его содержание, в принципе, негативно, оно — антипод гуманистического мировоззрения и предстает как его изнанка, как некое проявление небытия в человеке, его деструктивности, способности к уничтожению и самоуничтожению. Нас же интересует не отрицательный, а положительный полюс личности. С этой точки зрения, гуманность — самое глубокое в человеке, самое близкое ему. Главным признаком более фундаментального характера гуманизма по отношению к другим формам мировоззрения является особый характер его рефлексивности, соотнесенности с Я. Я решает актуальный, здесь и теперь возникающий  [97]выбор себя в качестве не просто живущего Я (что происходит в первичном и, далее, обычном акте самосознания), а Я человечного, достойного себя, равнодостойного всем ценностям мира. На этой уже гуманистической, а не просто гуманной, основе, — в противном случае на каком-то невразумительном, случайном, хаотичном, индифферентном, античеловечном, животном или абстрактном Я, т.е. в зависимости от конкретного состояния Я, идущего к самому себе, — возникают и решаются все иные: философские, религиозные, политические и т.д., — рефлексивные акты как акты самосознания. Вместе с тем, осознание гуманности, т.е. гуманизм, оказывается и своеобразной почвой, позитивной предпосылкой всякой иной формы мировоззрения (вторая его сфера), составляя более или менее значительный их элемент, окрашивая их в более или менее яркие цвета гуманности. Каким бы невероятным это иногда ни казалось, но человечность — неустранимый базис мировоззрения любого психически нормального человека. Абсолютно бесчеловечных людей не бывает и быть не может. Но нет и абсолютно, стопроцентно человечных людей. Речь обычно идет о преобладании, борьбе, балансе и дисбалансе в личности того и другого. Содержательно гуманизм представляет собой определенную сумму общечеловеческих ценностей, обычных (простых) нравственных норм, идей или принципов поведения. Их статус, особенно с точки зрения происхождения, до сих пор остается неясным, хотя реальность базовых ценностей гуманизма отрицать невозможно. В этом вопросе я склонен разделить позиции Пола Куртца, который считает, что их нельзя воспринимать в качестве предельных (ultimate), т.е. абсолютно беспредпосылочных, метафизических, каких-то извечных, идеальных, в смысле Платона, предзаданных норм. Но их нельзя понимать и релятивистски, конвенционалистски или редукционистски, они не носят чисто эмпирического или ситуационного характера. В своей сущности они не меняются от личности к личности, от ситуации к ситуации. Напротив, эти базовые ценности гуманизма достаточно устойчивы, общеприняты, интуитивно  понятны. Они обладают тенденцией к преодолению историчности, национальных и культурных различий и составляют реальную сокровищницу человечества, содержательную основу такого фундаментального качества личности, как человечность. Куртц полагает, что их местоположение в человеческом мире лежит как бы в середине бытия человека, там, где простирается область само собой разумеющегося, понятного и очевидного с первого взгляда, интуитивно и естественно, prima facae.

Однако эта область ценностей не представляет собой набор некоторых стационарных и неизменных «вещей». По самой своей природе [98] ценности находятся в состоянии постоянной оценки, соотнесения, в ситуации альтернативности или даже конфликта между собой, выбора, также как и конфликта с неценностями или антиценностями. В литературе наиболее подробно описаны коллизии в сфере нравственных ценностей. «Молчаливой точкой отсчета, — пишет в этой связи Куртц, — является то, что этика соотносится с жизнью конкретной личности или общества и коренится в социоисторических условиях и конкретном поведении. Таким образом, этические принципы локализованы в некой середине; они проксиматичны (непосредственны), а не предельны (proximate, not ultimate).

Мы не размышляем о моральной жизни in abstracto в надежде придать ей смысл, мы всегда начинаем здесь и теперь, с этого индивида в этом обществе, сталкивающемся с этим выбором. Основным предметом этики является действие и поведение. По существу, она имеет дело не с предположениями относительно практики, как полагают некоторые аналитические философы, а с практикой как таковой. Мы ищем практического знания: что выбрать, как действовать и как оценивать ход действия, в которое мы вовлекаемся. Мы заинтересованы в формулировке умных, практически мудрых, эффективных суждений относительно практики. Это не отрицает того, что мы можем делать обобщения относительно человеческой практики и действительно формулируем правила поведения, применимые к аналогичным ситуациям и ценностям, имеющим более широкий характер. Тем не менее, содержание наших суждений соотнесено с конкретной ситуацией». (Kurtz, P. The New Skepticism. P. 289. Имеется и русский перевод этой книги. Куртц П. Новый скептицизм, М.: Наука, 2005 и М.: РГО, 2007).

Не абсолютный в смысле приоритетности и существования и не абсолютно нормативный в смысле трансситуативности характер наших ценностей обусловлен, в частности, фундаментальными различиями трех базовых типов человеческих качеств, которые, как отмечалось, в самом общем виде можно представить как человечные, внечеловечные и античеловечные. Хотя граница между ними подвижна, мы достаточно хорошо понимаем, что такое качество человека, как, скажем, способность к насилию, немотивированному убийству или агрессии невозможно назвать человечностью. Вместе с тем, в человеческом поведении есть область нейтральных по отношению к человечности или античеловечности действий. Большая их часть связана с физическими, биологическими или физиологическими потребностями человека как телесного существа, а также с действиями, направленными на удовлетворение этих потребностей. Таковы, например, постройка жилища, многие виды трудовой или профессиональной деятельности. Как правило, эта практика может быть связана с реализацией или созданием [99]человеческих ценностей. Вместе с тем, ничуть не меньше эта же практика способна вызвать и негативные последствия, поскольку преследуемые ею цели могут быть антигуманными. Но какой бы ни была граница между позитивными, человечными, и негативными, античеловечными, качествами, наряду с ними имеется область нейтральных, т.е. не человечных (гуманных) и не античеловечных (антигуманных) качеств кроме названных, к ним можно отнести речевые способности человека, его познавательные способности, свободу, некоторые эмотивные качества, скажем, любовь, смех, плач и др. Нейтральность этих качеств, их проявление не автономно и не изолировано. Будучи вплетенными в общую ткань человеческого существования, они, в принципе, всегда позитивно или негативно окрашены. Так что, строго говоря, наше Я облачено не только человечностью (гуманностью), но и внечеловечностью (внегуманностью) и античеловечностью (антигуманностью), Осознавая эти обстоятельства, гуманизм не может позволить себе игнорировать реальность нейтрального и античеловеческого в человеке, Однако он стремится учесть эти реальности гуманистично, конструктивно и позитивно, избегая иллюзий, близорукости, инфантилизма, благодушия и идеализации в понимании и оценке человека. И вместе с тем, гуманизм убежден в способности человека во все большей степени контролировать свои темные и негативные качества, неуклонно сужать границы их бытования и проявления в человеке, ослаблять их силу.

Теперь остается предложить каталог общих принципов гуманизма, в которых были бы отражены как его базовое содержание, так и его специфика как мировоззрения среди других типов мировоззрений. По моему представлению, такими принципами могут быть следующие.

1. Гуманизм — это мировоззрение, сущностью которого является идея человека как абсолютной ценной и приоритетной по отношению к себе реальности в ряду всех других материальных и духовных ценностей и реальностей.

2. Гуманизм утверждает равноправие человека как уникального материального-интеллектуального существа по отношению к другому человеку, природе, обществу и всем другим известным или еще не известным ему реальностям и существам.

3. В гуманизме личность рассматривается в качестве исходной и базовой реальности ее существования.

4. Гуманисты могут допускать возможность генезиса, эволюционного порождения, создания или творения личности, но они отвергают редукцию, т.е. сведение сущности человека к нечеловеческому и имперсональному: природе, обществу, трансцендентному, небытию (ничто), неизвестности и т.д. [100]

5. Гуманизм, таким образом, — это собственно человеческое, светское и мирское мировоззрение, утверждающее достоинство личности, ее внешне относительную, но внутренне абсолютную неуклонно прогрессирующую самостоятельность, самодостаточность и равноправие перед лицом всех иных реальностей и ирреальностей, известных и неизвестных существ окружающей ее действительности.

6. Гуманизм — это современная форма реалистической психологии и жизнеориентации человека, которые включают в себя рациональность, критичность, скептицизм, стоицизм, трагизм, терпимость, сдержанность, осмотрительность, оптимизм, жизнелюбие, свободу, веру в человека и транссубстанциальные коммуникации, надежду, фантазию и продуктивное воображение.

7. Гуманизму присуща уверенность в неограниченных возможностях самосовершенствования человека, в неисчерпаемости его эмоциональных, познавательных, адаптивных, преобразовательных и творческих способностей.

8. Гуманизм — это мировоззрение без границ, поскольку предполагает открытость, динамизм и развитие, возможность радикальных внутренних трансформаций перед лицом новых перспектив и реальностей человека и его мира.

9. Гуманисты признают реальность антигуманного в человеке и стремятся максимальным образом ограничить ее сферу и влияние.

10. Гуманизм рассматривается в качестве принципиально вторичного феномена по отношению к гуманистам — группам или слоям населения, фактически существующим даже в самых тоталитарных обществах. В этом смысле гуманизм — не более чем самосознание реальных людей, понимающих и стремящихся взять под контроль естественно присущую любой идее или мировоззрению тенденцию к всеобщности, тотальности и господству. В этом состоит постпостпросветительский характер современного гуманизма.

11. Как социально-духовное явление гуманизм — это стремление и практика выработки возможно более зрелого самосознания людей, в той или иной мере разделяющих и практикующих формулируемые здесь принципы. Гуманизм представляет собой осознание наличной гуманности, т.е. соответствующих качеств, потребностей, ценностей, принципов и норм сознания, психологии и образа жизни реальных слоев любого современного общества.

12. Гуманизм — это больше, чем какая-либо этическая доктрина, теория воспитания или антропология, поскольку стремится осознать все области и формы проявления человечности человека в их [101] специфике и единстве. Это значит, что задача гуманизма — интегрировать и культивировать на уровне мировоззрения и образа жизни нравственные, юридические, гражданские, политические, социальные, национальные и транснациональные, философские, эстетические, научные, экзистенциальные, экологические и все иные человеческие ценности.

13. Гуманизм не является и не должен являться идеологией или какой-либо партийно-политической программой, т.е. общественным идейным течением и структурой, организующей, мобилизующей и направляющей людей к достижению определенных политических или : иных целей, связанных с господством и властью части людей над остальными членами национального или мирового сообщества. Вместе с тем, задача гуманизма — прояснить и очертить плюрализм общечеловеческих политических ценностей, составляющих общую основу политических доктрин и движений. Тем самым он способен, готов выполнять и выполняет интегративно-коммуникативную, координирующую и согласительную функцию в диалоге, конкуренции и обмене политическими идеями в обществе.

14. Гуманизм не является и не должен являться какой-либо формой религии. Гуманистам чуждо признание реальности сверхъестественного и трансцендентного, преклонение перед ними и подчинение им как сверхчеловеческим приоритетам. Гуманисты отвергают дух догматизма, фанатизма, мистицизма и антирационализма.

15. Гуманисты скептически относятся к явлениям, которые объявляются паранормальными, экстрасенсорными, оккультными, магическими, спиритическими, ясновидческими, астрологическими, телекинетическими и т.п., и выступают за необходимость независимого и объективного научного критического исследования заявлений о такого родафеноменах.

16. Идеи гуманизма не могут быть использованы для достижения противоположных ему целей. Гуманисты в целом разделяют принципы Всеобщей декларации прав человека.

Перечисленные положения — всего лишь общие тезисы, интродукция к более подробному изложению содержания гуманистического мировоззрения. Но нужно разъяснить некоторые из высказанных здесь идей.

При характеристике гуманизма я исхожу из убеждения в том, что в конечном счете в реальности существует не одна первооснова, а несколько. Каждая из них обладает по меньшей мере качествами несводимости к другим, абсолютной автономией сущностного [102] существования не нарушаемой их способностью к коммуникациям и связям яруг с другом, самодостаточностью и самодеятельностью (т.е. в своей наличности каждая из них является для себя причиной самой себе, causa sui, по выражению Спинозы), а также творческими, порождающими способностями, причем эта способность настолько фундаментальна и мощна, что не исключает порождения субстанцией из себя — или в ходе ее взаимодействия с другими субстанциями — новых субстанций, обладающих такими же субстанциальными качествами. Строго говоря, таких реальностей неизвестно сколько, но несомненными для меня являются реальности человека, природы (бытия), общества, небытия (ничто) и неизвестности. Каждая из них заключает в себе нечто вроде принципа самосохранения и абсолютности по отношению к самой себе, поскольку, как кажется, человек желает быть человеком, общество — обществом, природа — природой, бытие — бытием, небытие — небытием, а неизвестность — неизвестностью[1]. Каждая из реальностей является для себя, скорее всего, важнейшей и приоритетной. Это очевидно, по крайней мере, для человека и общества, ведь даже верующий, считая себя греховным существом, образом и рабом Божьим, тем не менее (или тем самым) надеется на жизнь вечную, т.е. на самосохранение («спасение») себя, пусть даже и в качестве второсортной по сравнению с Богом реальности. То же справедливо по отношению к самому решительному и последовательному, но не фанатичному, экологисту — добровольному агенту и выразителю потребностей окружающей среды. Его забота о ней имеет конечной целью гармонизировать систему «общество — природа», чтобы обеспечить первому наибольшие гарантии сохранения и выживания.

Коммуникации между указанными реальностями могут иметь, имеют и должны иметь свободный, добровольный, равноправный и безопасный характер. Хотя человек еще далеко не во всем умеет именно таким образом иметь дело с другими субстанциальными реальностями, в принципе, он практикует транссубстанциальные связи, некоторые из которых нейтральны по своему эффекту, некоторые — позитивны, [103] а некоторые — негативны для одной или обеих сторон. Так например, как таковое познание природы (бытия) не наносит ей ущерба, тогда как хозяйственная деятельность для нее, видимо, нейтральна или негативна. Позитивны результаты творческих достижений человека (но не обязательно их применений) в науке, технических изобретениях, литературе и искусстве. В этом я усматриваю способность человека «творить из ничего»« (Л. Шестов), т.е. созидать нечто небывалое и неповторимое, которому неоткуда взяться, кроме как из ничего. Очевидно, что такого рода коммуникация человека как креативного существа с небытием для последнего скорее позитивна, чем негативна. Расширяя круг известного и увеличивая тем самым границу между известным и неизвестным, мы, хочется надеяться, не наносим тем самым ущерба последнему и не угрожаем ему как таковому, но, напротив, «увеличиваем» «зону» его (не)существования.

Еще одно пояснение к тезисам о гуманистических принципах касается постпостпросветительского характера современного гуманизма. Возможно, с этим громоздким термином (кажется, что это просто опечатка), так же, как и с его смыслом, не согласятся многие мои друзья-гуманисты. Тем не менее, я употребляю его по одной важной исторической и одной еще более важной нравственно-юридической, социальной и логической причине.

Гуманизм связан с духом просвещения, который и сегодня является одной из его существенных ценностей. Однако в идее просвещения можно различить определенные слабости. К ним я отношу скрытую, точнее, потенциально заключенную в нем наивную веру в то, что существует некая единая истина разума, которая способна осветить своим светом сознание людей, и они будут счастливы во всех отношениях, будут жить в согласии и гармонии с собой и миром, как только эта истина посетит сердца и головы людей планеты. Просвещение в своей исторической практике проигнорировало многие сложности человеческого существования, в том числе и темную сторону человеческого существа, неистребимость реальностей иррационального, небытия и неизвестности или просто нежелание знать истину и руководствоваться доводами разума.

В XX в. вера в спасительную силу истины, научной теории не ослабевала, а скорее усиливалась, достигнув своего апогея в той разновидности тоталитаризма, который был связан с так называемой марксистско-ленинской идеологией. Ее постпросветительская сущность проявилась парадоксальным образом. Казалось бы, марксизм- ленинизм разрушил веру Просвещения в то, что идеи правят миром, и утвердил принцип материалистического понимания истории, согласно [104] которому идеи суть не более чем отражение базисных материальных (экономических) отношений, составляющих историческую онтологию и базовую детерминанту социальной жизни. Но поскольку составляющие этих отношений разнокачественны: в них есть собственники и пролетарии, эксплуататоры и эксплуатируемые, капиталисты и рабочие и т.д., — то и идеи, порождаемые базисом, оказываются весьма различными. Так возникают социально-классовые истины и классовые сознания. Однако, как верил Маркс, только пролетарское сознание является по-настоящему истинным и в перспективе общечеловеческим. Эта вера породила мысль о «всемирно-освободительной миссии пролетариата». Оставалось только, во-первых, научно изучить и теоретически выразить это пролетарское сознание (что и постарались сделать основоположники марксизма) и, во-вторых, сформулировать и, главное, создать в действительности механизм возвращения этой — теперь уже научной — теории пролетариату как освободителю не только себя, но и трудящихся всего мира от эксплуатации, социальной несправедливости и духовного (идеологического, по преимуществу буржуазного и империалистического) рабства. Такая, по сути своей утопическая, просветительская программа нашла своего гениального представителя, теоретика и практика в лице В. Ленина, который не только создал учение о партии «нового типа», т.е. о механизме возвращения пролетариату его идеи и самого марксизма как пролетарского самосознания, но и совершил с ее помощью социалистический переворот, установил то, что он называл государством диктатуры пролетариата. Истина обрела свою мощную институциализацию, овеществление в Коммунистической партии, которая хранила чистоту и совершенствовала идею, распространяла ее, учила и просвещала людей совершенно неотвратимым для них образом. Таким зловещим и несколько карикатурным образом была трансформирована идея просвещения, спасительного света истины, разума и науки. Эту трансформацию я и называю постпросвещением.

Справедливости ради, надо сказать, что у человечества имеется не менее печальный опыт реализации и антипросветительских идей и доктрин. Во времена средневековой инквизиции или во времена господства фашизма головы людей не менее фанатичным способом нашпиговывались, соответственно, мистицизмом и иррациональными инстинктами национального превосходства, религиозными догматами и идеями чистоты арийской расы.

Время показало, что фанатизм и тоталитаризм способен извратить и использовать в ущерб человеку, его достоинству и свободе практически любые рациональные и иррациональные, религиозные и [105] атеистические идеи. Я это называю силой и страстью перверсивности в человеке.

То, о чем я сейчас пишу, добыто мной не из книжек или теоретических умозрений, а из моего собственного жизненного опыта, из исторического опыта моей страны. В ходе крушения тоталитаризма в СССР я мучительно думал и о судьбах людей, и о судьбах идей, о вине или беде марксистов, о вине или беде марксизма. Передо мной далее встал, казалось бы, теоретический вопрос: возможна ли такая идея, такая теория, в содержание которой были бы встроены принципы, которые делали бы невозможным извращение этой теории, ее использование в целях, ей противоположных[2]. Вскоре я понял, что это не теоретическая проблема. Любая теория неизбежно открыта для любого ее толкования и использования, и судьба ее зависит не от нее самой, вторичной по своему происхождению и сущности, а от людей. Не идеи освобождают или насилуют, а люди освобождают себя и других, насилуют себя и других. В том числе и с помощью идей. Вопрос об использовании идеи, воплощении теории в жизнь — это, по меньшей мере, вопрос юридический, гражданский и политический. Только демократическая и плюралистическая государственная, правовая и политическая система могут обеспечить наилучшие, но не абсолютно гарантированные условия, предотвращающие человека и общество от идеологического насилия, произвола и нетерпимости со стороны отдельного лица или групп людей, которые могут быть, и исторически были, инициаторами и проводниками физического и идеологического произвола и насилия.

Вот почему я предпочел бы слово «постпостпросветительский» для характеристики гуманизма как такого приватного мировоззрения, которое, обретая статус коллективного, рискует заболеть некоторыми идеологическими болезнями. Как я уже сказал, абсолютного иммунитета от этих болезней выработать невозможно. Тем не менее, можно предусмотреть некоторые меры внутреннего, а не только внешнего (в основном, юридического) контроля. Одна из таких мер — как декларация и предупреждение — и предусмотрена в десятом и шестнадцатом тезисе о гуманизме. Для гуманизма как интеллектуального и социального явления важен и дорог не гуманизм сам по себе, а гуманист, объективная человечность человека. Он, его практический образ жизни, его реальная человечность приоритетны по отношению к любой, пусть даже и блестяще сформулированной, гуманистической доктрине или программе. В организационном и социальном смысле это означает максимально возможную открытость и демократизм гуманистических движений, обществ и институтов. В культурно-просветительском смысле это означает максимально цивилизованные и взвешенные формы обсуждения и оценки оппозиционных или противоположных гуманизму точек зрения или идей, что отнюдь не исключает определенности, последовательности, решительности и смелости в общественном выражении и защите гуманистических ценностей. Особенно корректной должна быть работа по расширению участников движения светского гуманизма. Следует стремиться самым тщательным образом избегать всякого рода внушений, давления на сознание и чувства людей с целью их рекрутирования в число сторонников нерелигиозного гуманистического движения. Мне представляется, что главное здесь — поиск и усилия по консолидации людей, уже считающих себя гуманистами или способных осознать себя в качестве фактически таковых. И это очень важно и перспективно, поскольку их действительно «уже» (а по сути, всегда) много даже в стране с такой сложной исторической судьбой, как Россия.

Речь, таким образом, идет не о пропаганде и агитации в обычном и столь печальном для нашей страны смысле. И даже не о традиционной просветительской деятельности, когда дело сводится к безапелляционной трансляции якобы самоочевидных и требующих своего обязательного принятия идей, истин, правил, принципов и норм мышления и практики, а о том, что связано с советом человеку разобраться со своим внутренним миром, навести в нем порядок (который, как правило, отсутствует), «почистить» его, освободиться от всякого хлама. Гуманистический призыв — это, в конечном счете, призыв к человеку не принимать что-то извне безразлично, а прежде обрести себя с помощью самого себя, это призыв докопаться, увидеть в себе и мобилизовать для самовозрастания, самосовершенствования и самореализации обязательно имеющиеся в нем позитивные качества, ресурсы, возможности, физические основы самого себя, своей ценности, свободы, достоинства, самоуважения, самоутверждения, творчества, общения и равноправного сотрудничества с себе подобными и со всеми другими [107] внеличностными, но, скорее всего, не менее достойными и удивительными реальностями.



[1] Это означает, что никакие внешние воздействия не меняют сущности субстанциальных реальностей (к каковым, в частности, относится человек). Но если же они столь мощны, что изменяют ее, то тогда говорить о существовании именно этой сущности бессмысленно. Скажем, сознание, личность, Я, либо есть, либо их нет, они не транзиторны. Всякое «полу-я» или «полу-сущность» — это нонсенс. Попросту говоря, если Я есть, то оно субстанциально по отношению к самому себе. Человек либо есть, либо его нет, хотя его существование во времени и может быть «мерцающим», исчезающим, скажем, во время сна или каком-либо неосознаваемом физиологическом акте.

[2] По аналогии вспоминаются ситуации с саморазрушением, скажем, фотопленки или аппаратов, попадающих в «чужие» или враждебные людям руки. Выход из положения иногда видится в создании «систем с рефлексией» и саморегулируемых систем. Но едва ли может быть создана теория, которая не позволяла бы использовать ее перверсивным образом. Если можно насиловать человека идеей свободы или Христовыми заповедями, а с помощью науки превратить человечество в заложника средств массового уничтожения, то едва ли какая- либо саморефлектирующая теория будет для нас панацеей.