Российское гуманистическое общество

www.humanism.ru

7. Интегративность и универсальность

 

7. Интегративность и универсальность

Гуманистическое мышление — на редкость интегративное познавательное, и оценивающее отношение человека к себе и окружающей его действительности. Ему не чуждо признание и общих истин или правил поведения, и релятивизм, он открыт всем способам и уровнем познания, чувственному, эмпирическому рациональному, интуитивному и инстинктивному. Оно признает определенную правомерность монистичности и абсолютности, плюралистичности, объективности и субъективности (в смысле персоналистичности). Гуманистическое мышление учитывает реальность нерационального как в смысле иррационального, так и в смысле антирационального. Оно также осознает реальность внегуманного и антигуманного в мышлении и поведении человека. Если в отношении последних демаркация уже была проведена выше, то в отношении понятий «рациональное» и «иррациональное» самое время сделать это сейчас.

Я должен признаться, что отношусь с большой долей терпимости к иррационализму, как определенной тенденции в истории мировой философии и культуры. Я не связываю понятие «иррационализм « только с отрицанием разума или с антигуманностью. Объективно сфера иррационального весьма разнообразна. Строго говоря, объект как таковой, вне познания иррационален, в нем нет ни грамма рационального. Не случайно такой проницательный мыслитель, как Кант, отказывался видеть в вещи-в-себе что-нибудь известное нам, с которым он связывал рациональное и научное знание. И если в различных иррационалистических доктринах разум подвергается подчас самой суровой и беспощадной — вплоть до отрицания, — критике, то это обусловлено скорее всего своеобразной закомплексованностью иррационалистов, их убеждением в том, что они всегда униженное меньшинство, не удостаиваемое внимания и незаслуженно игнорируемое. [133] Вместе с тем иррационалисты всегда делали по меньшей мере два полезных дела: они указывали на возможные слабости и границы рационализма (всегда так или иначе преувеличивавшего власть разума за счет умаления других способностей и качеств людей) и соответственно разума, а также обращали внимание на реальность иррационального в человеке, и в различных областях освоения им внутреннего и внешнего по отношению к человеку мира, особенно в области художественного творчества, любви, сексуальных отношениях и др.

Я всегда был убежден, что не может быть стопроцентной рациональной этики. (Хотя этическое познание возможно и необходимо.) Поскольку сами моральные отношения не всегда укладываются в рамки логики и отвечают критериям рациональности, то и в объяснении этой области человеческого существования, должен быть специфический элемент нерациональности. Тем более это относится к эстетическому сознанию. Вместе с тем это отнюдь не означает, что нерационализируемый остаток нашего морального суждения или поступка, эстетическое переживание, специфическая психология защитника окружающей среды и т.п. выпадают из сферы гуманного. Очевидно, что гуманизация этих областей, наличие в них человечности возможно, действительно и необходимо.

Но если иррациональное и в какой-то мере иррационализм вполне правомерно могут быть включены соответственно в сферу гуманности и гуманизма, то сложное дело обстоит с антирационализмом. Я специально разделяю понятия иррационального и антирационального. Настоящими антирационалистами являются фашисты, расисты, тоталитаристы, религиозные фанатики, фанатики различных оккультных сект и т.п. Фактически всякий фанатизм даже одержимость построить абсолютно рациональное общество есть форма антирациональности.

Таким образом, гуманизм признает реальность иррационального и не считает его заведомо чуждым гуманистическому мышлению, однако, он отвергает антирациональность во всех ее проявлениях как нечто антигуманное и бесчеловечное. Такое отношение гуманизма к иррациональному свидетельствует об универсалистской тенденции, к интегративности этой формы мировоззрения и мышления.

Центральное местоположение гуманизма во внутреннем мире личности позволяет говорить о многих замечательных и фундаментальных его качествах. Главное из них состоит в том, что оно может и бывает «закваской» практически всех позитивных форм мировоззрения, всех областей позитивной человеческой деятельности. В соответствии с этой чертой гуманистическое мышление обладает уникальной возможностью «привить» любому другому (кроме заведомо анти- [134] гуманного) типу мышления: этическому, эстетическому, экологическому, политическому, экономическому и др. элемент гуманности, человечности, который способен существенным образом обогатить любой из перечисленных типов сознания, придать ему безопасность, благородство, теплоту, заботу, уважение к человеку, осознание собственных возможностей и разумных границ.

Однако универсальная продуктивность человечности, ее способность пронизывать все сферы и уголки внутреннего мира личности, все акты ее поступков и объективных действий относится скорее к глубинным возможностям и потенциалам этого человеческого качества, обретающего статус действительности в процессе наполнения собой какой-то более конкретной направленности человека: в любви, познании, долге, воображении, предприимчивости и т.д. Поэтому и сам процесс проникновения, диффузии или дисперсии человечности связан с ее укреплением как способности и превращением гуманности в содержательную действительность, активную и конкретную силу позитивности и гуманизации внутреннего и внешнего, окружающего человека мира.

Резюмируя сказанное о стиле гуманистического мышления, следует вновь назвать основные его признаки. Это позитивность (положительность) и аффирмативность (утвердительность), научность и скептицизм, объективность и субъективность, абсолютность и релятивность, здравый смысл и открытость неизвестности, рациональность и признание иррационального, внелогического и алогического, вероятностность и пробабилизм, интегративность и универсальность. Общей чертой гуманистического мышления является его способность сочетать в себе, казалось бы, противоположные свойства, скажем, аффирмативность и скептицизм, релятивность и универсализм. Но как было показано выше, это обусловлено характером самой реальности человека как абсолютного в себе и как относительного для других и другого, как монистичного и одновременно дуалистичного (плюралистичного) в себе существа. Сама «трехэтажность» личности, человечность, внечеловечность, античеловечность позволяет говорить от относительности проявления абсолютного качества человека, его гуманности. В любом случае она проявляет себя универсально, либо интегрируясь с сочетаемыми с нею качествами или формами сознания и поведения, либо наполняя их своим собственным содержанием, если таковые нейтральны, либо, наконец, учитывая реальность антигуманного, стремясь ограничить сферу его бытования и влияния в человеке или в результатах бесчеловечных действий человека. Универсальность человечности состоит еще и в том, что она обращена, либо стремится — в силу имеющейся у нее векторности — [135] быть обращенной ко всем реальностям, в том числе и к такой, казалось бы экзотичной, как сама неизвестность. О неизвестности, как и о ничто говорить труднее, чем о природе, обществе и человеке. Между тем, нащ язык обладает удивительным и парадоксальным даром говорить о том о чем по логике вещей говорить невозможно. О неизвестности можно сказать, во-первых, то, что нельзя сказать о бытии и небытии, т.е. говоря о неизвестности, мы даже не знаем, есть она или нет. Вместе с тем мы знаем, что она есть то, неизвестно что и что она неизвестным нам образом входит в нас, окружает нас более плотно и всеохватно, чем бытие и ничто. В той степени, в какой мы неизвестны себе, в той мере она присутствует и в нас.

Неизвестность, говорит нам гуманистическое мышление, это некое загадочное единство или антиномическая, полярная плюральность всевозможного и невозможного, о которых нам ничего неизвестно. Реальность неизвестности очевидна для нас, но отнюдь не традиционным образом. Так, например, человек всегда не только ответ, известное, но и загадка, неизвестное для себя. Но несомненно, что именно человек обладает, носит в себе эту свою загадку.

Можно сказать еще и то, что мы одновременно и жаждем неизвестности, тянемся к ней и боимся, избегаем ее. Примечательно, что одним из мощнейших стимулов познания является неизвестность, а едва ли не единственным предметом науки и всякого знания оказывается опять она — неизвестность. Некоторым глубоким мыслителям неизвестность казалась настолько фундаментальной реальностью, что они считали задачей философии и людской мудрости «научить человека жить в неизвестности» (Шестов).

Насколько мне известно, задача опознания неизвестности предпринимается по большей части психологами, но это не значит, что неизвестность психологична. Немало интересных мыслей о неизвестном было высказано теми философами, для которых эта проблема возникала чаще всего в связи с познанием Бога как недоступного человеку существа (см., например, работу С.Л. Франка «Непостижимое». В кн.: Франк С.Л. Сочинения. М., 1990). На метафизическом и отчасти психологическом уровне некоторые усилия по «приручению» и привыканию к неизвестности как таковой были предприняты мной в «протогуманистической» книге «Личная метафизика надежды и удивления» (М.: «Гнозис», 1993).

Коль скоро мы заговорили о психологии, то, возможно, это напоминание о необходимости приступить к анализу психологии гуманистического мышления. [136]