Заключение
Я согласен, что о чем-то важном для понимания гуманизма не было сказано ничего. О чем-то следовало сказать подробнее. Но, думается, у меня есть достаточно оснований завершить свои размышления и предположения о человеке, его фундаментальных альтернативах и коммуникациях, о его выборе и перспективах. Остается только уточнить, какой гуманизм де-факто присутствует в этой книге, о каком гуманизме хлопочет автор.
Теперь, после всего сказанного, это сделать легче, чем в начале. Я надеюсь, что читатель согласится со мною в том, что в книге шла речь о светском, мирском, секулярном, то есть о нерелигиозном гуманизме. Однако претензия автора состояла в том, чтобы обосноваться на территории «просто гуманизма» и рассматривать все выражения типа «научный гуманизм», или «этический гуманизм», или «пролетарский гуманизм», или «религиозный гуманизм» в качестве частных случаев гуманизма, либо как случаи неправомерного или некритичного, или неосмысленного смешения разнокачественных мировоззрений и ценностей. Эта претензия выразилась в том, что само определение гуманизма, как и определение человека тяготели быть в границах самого гуманизма и человека. В этой связи на уровне здравого смысла и реализма было постулировано, что человек — это сложное единство человечности, античеловечности и некоторых нейтральных человеческих качеств. Вместе с тем, очевидна моя оппозиция редукционизму любого генетического определения человека. Стремление к определению человека через его самого как уже человека или действительного человека дают основание называть такой гуманизм актуалистским гуманизмом. Его можно назвать человекогуманизмом или, наконец, антропоцентрическим гуманизмом. Метафизические воплощения делают такой гуманизм одновременно пробабилистическим и романтическим гуманизмом, так же, как и вероятностным или, по выражению Х. Фриесса (H. Friess), динамичным гуманизмом. У этого гуманизма имеются определенные ограничения и качества, обусловленные признанием частичной взаимной интеграцией реальностей человека, природы, общества, ничто и неизвестности. На уровне общих определений это складывается в словосочетания персоналистическийили плюралистическийгуманизм. [353]
Плюральностью таких определений можно было бы и закончить, предоставив читателю право выбора своего собственного гуманизма (а возможно, и антигуманизма) или сохранения предложенной здесь множественности как вполне правомерной и не опасной для человека. Вместе с тем, я хотел бы сказать и о своем предпочтении в духе монизма: по своей сути и значению понятие «гуманизм» едино и неделимо, т.е. у него есть некое собственное, неизменное ядро. Это должно быть очевидным, подобно тому, как очевидна принципиальная разница между человечностью и бесчеловечностью человека. Иными словами, есть гуманизм как гуманизм. Все остальные гуманизмы суть его предикаты, частичные или специфические проявления. Вот почему по существу, а не исторически или технически, я против таких немудреных лингвистических забав, в результате которых возникают слова типа «неогуманизм», «постгуманизм», «сверхгуманизм», «метагуманизм» и т.д.
В гуманизме есть нечто стержневое, основополагающее и сокровенное, то, что обеспечивает единство человека с самим собой, со своими далекими предками и ближайшими родственниками, со всем человечеством в его прошлом, настоящем и будущем. Корни гуманизма непреходящи, его исторические соцветия поражают своим многообразием, тогда как плоды этого древа земной жизни, познания и творчества обещают быть, невероятно богатыми и поистине благодатными.
В.А. Кувакин